Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Угощайтесь, Евгений Филиппович.

- Вы не ответили, Александр Васильевич. Да или нет?

- Угощайтесь же, - настойчиво повторил Герасимов, - на здоровье...

Азеф насторожился:

- Что, в доме есть еще кто?

Герасимов покачал головою, вздохнул чему-то, досадливо повторил, не отрывая взгляда от лица Азефа:

- Угощайтесь же...

Азеф наконец понял; поднялся, не спросив разрешения, прошел по квартире, вернулся, налил себе шартреза не в бокал, а в чайный стакан, жадно высосал его, загрыз яблоком и только после этого закурил дамскую тоненькую папироску с длиннющим мундштуком желтоватого китайского картона.

...В девятьсот шестом Герасимову пришлось отдать ему генерала Мина.

Георгий Александрович Мин, женатый - по злой иронии судьбы - на княгине Екатерине Сергеевне Волконской, родственнице прославленного декабриста, был героем подавления Декабрьского восстания в Москве. Накануне отправки его лейб-гвардии Семеновского полка во взбунтовавшуюся первопрестольную пришел к Дурново, просить о подкреплении. Тот покачал головой:

- Никаких подкреплений вам не нужно. Решительность нужна. Не допускайте, чтобы на улицах собирались группы даже в три человека. Коли откажутся разойтись - не сюсюкайте, а стреляйте на месте. И артиллерию разверните. Бейте не только по баррикадам, но и по домам, что стоят рядом, по фабрикам, занятым революционерами, по гостиницам, где устроили штабы революционеры.

- А если в гостиницах находятся штабы умеренных партий? - спросил Мин. Те, что придут в Думу?

- В Думе не будет партий, - отрезал Дурново. - Каждый избранный будет голосовать по собственной совести. Россия никаких партий не принимала и не примет.

(Именно тогда Герасимов впервые подумал, что министр Дурново еще меньше готов к новому этапу развития России, чем он сам.)

Мин прославился кровавым террором; восстание подавил; был переведен в свиту его императорского величества; началось стремительное восхождение новый любимец государя; Герасимов закрыл глаза на то, как Азеф готовил акт; пусть; эсерка Зинаида Васильевна Коноплянникова убила его на платформе железнодорожной станции Новый Петергоф; на допросах молчала; повесили в Шлиссельбурге.

Рассказав Герасимову в лицах о прошедшем только что заседании ЦК, Азеф много смеялся, шутил, пил стакан за стаканом, потом вдруг тяжело обвалился на хрупкую спинку ампирного диванчика и, протрезвев, тихо сказал:

- А ведь за мною смерть каждый миг ходит... Я ее вижу, когда резко оборачиваюсь... И всегда в разных обличьях: то Сазонов, то Яцек Каляев, то Зиночка Коноплянникова... Брошу я все, полковник, брошу и уеду за границу, силы на исходе...

Тем не менее Азеф задание выполнил; начал готовить а к т против Столыпина; Герасимов поставил молодых филеров наблюдать за всеми участниками боевой организации; дал приказ п р и л е п л я т ь с я к объекту и не отступать ни на шаг; боевиков это повергало в смятение; началось, как и полагал Герасимов, брожение; Азеф нажимал: "В нужный миг мы оторвемся от слежки, подвижничество угодно революции, кровь врага - очищение России; если потребуется отдать жизнь - я первым отдам ее во имя революции"; деньги тратил не считая; примерно третью часть переводил в Италию, на свой счет; Савинков, чудом бежавший из камеры смертников севастопольской тюрьмы, первым открыто сказал, что акт целесообразнее отменить; следует продумать новые методы борьбы с самодержавием, выработать стратегию, отвечающую нынешнему моменту.

Через месяц Герасимов передал Столыпину - для доклада государю - запись решения ЦК о временном роспуске боевой организации и п р и о с т а н о в л е н и и исполнения смертного приговора премьеру.

Столыпин доложил государю о "поразительной по своему мужеству" работе Герасимова; тот пожелал увидеть "героя".

Переступив порог монаршего кабинета, Герасимов - впервые в жизни - ощутил сладостный ужас; его потрясла молодость царя, всего тридцать шесть лет; на всю жизнь запомнил малиновую куртку офицера стрелкового полка, шелковый кушак такого же цвета, короткие темно-зеленые шаровары и очень высокие сапоги.

Подивился такту самодержца: согласно дворцовому церемониалу, полковник не имеет права сидеть в присутствии августейшей особы, даже если бы государь соизволил его пригласить в кресло; не пригласил, но и сам не сел; всю полуторачасовую беседу провели стоя возле окна.

- Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию, полковник? Велика ль опасность? Почему нельзя было предотвратить покушение на фон дер Лауница и незабвенного Мина так же, как вы сейчас предотвратили покушение на Петра Аркадьевича?

- Одной из главных помех, ваше величество, - ответил Герасимов, - является свободная конституция, предоставленная год назад Финляндии. Именно там засели ныне террористы, там у них склады оружия, явки, конспиративные квартиры... А ведь это всего в двух часах езды от столицы... Финская полиция относится к нам враждебно... Работать невероятно трудно...

- Какая досада, - откликнулся государь. - Я завтра же переговорю с Петром Аркадьевичем, что можно сделать, дабы положить конец такому невыносимому положению...

- Да и Польша, ваше величество... Необходимо еще больше ужесточить меры охраны порядка в Привислинском крае...

- Но ведь это легче сделать, чем в Финляндии, - ответил государь. - Если же будут какие затруднения, делу легко помочь, подготовьте записку Столыпину, он ее рассмотрит благожелательно...

Герасимов ликовал: генеральские погоны - вот они, рядышком, протяни руку твои.

...Назавтра Столыпин сказал, что государь соизволил отметить в кругу министров: "Герасимов тот именно человек, который находится на настоящем месте".

- Поздравляю, Александр Васильевич, - улыбнулся Столыпин, - готовьте генеральский мундир.

Однако же именно после аудиенции у царя все, кто был вхож в Царское Село, начали ж е в а т ь полковника: "болтун, красуется, сулит мир и благоволение, а террор по-прежнему процветает в империи"; представление Столыпина о присвоении ему генеральского звания оказалось под сукном; началась обычная дворцовая интрига; пересуды, советы со старцами; застопорило.

Столыпин утешал - "пробьем"; был счастлив, когда Герасимов арестовал максималистов, отколовшихся от Азефа; те, во главе с Зильбербегом, действительно таились в Финляндии; агентура - после того как Герасимов получил свободу поступка - легко их в ы т о п т а л а; схватили, повесили в крепости; он же, Петр Аркадьевич, отправил шифрограмму и в Варшаву: "По высочайшему повелению требую безжалостно уничтожить все оставшиеся очаги революции; применять крайнюю степень устрашения".

По всей Польше началась новая волна повальных арестов, обысков и облав.

В одну из таких и попал Дзержинский; борьбу против Азефа продолжал из камеры Варшавской цитадели... "Вот почему революция неминуема!"