Игорь Шафаревич - Две дороги - к одному обрыву

Костылями скрипела и шаркала,

Губы мазала в копоть икон,

Над просторами вороном каркала,

Берегла вековой, тяжкий сон.

(В. Александровский)

Л. Фейхтвангер твердо знал все, что ему нужно знать о русских неколлективизированных крестьянах: "Они не умели ни читать, ни писать, весь их умственный багаж состоял из убогого запаса слов, служивших для обозначения окружающих их предметов, плюс немного сведений из мифологии, которые они получили от попа". Само собой очевидно, что этот жалкий строй жизни не имел права на существование: он должен был быть взорван, а жизнь построена наново. Но нам важно выяснить, какими путями и чем его предполагалось заменить. Прежде всего бросается в глаза, что речь шла о водворении на место крестьянской цивилизации мира техники, замене мужика машиной:

У вымощенного тракта,

На гранитном току,

Раздавит раскатистый трактор

Насмерть раскоряку-соху.

(М. Герасимов)

Есенин видел крестьянскую Россию в образе бегущего по полю жеребенка и спрашивал: "Неужель он не знает, что живых коней победила стальная конница?" М. Горький высказывал А. Воронскому более радикальную мысль: "Если б крестьянин исчез с его хлебом, - горожанин научился бы добывать хлеб в лаборатории". Для мужика на случай, если он не "исчезнет", в этой системе находилось новое применение. В последнее время много раз цитировался доклад Троцкого на IX партсъезде, в котором предлагался план милитаризации населения страны: мобилизации его в трудовые армии с военной дисциплиной. План вызвал на съезде дискуссию, но лишь по поводу того, применять ли милитаризацию только к крестьянам (как предлагал оппонент Троцкого В. Смирнов) или ко всему населению, как считал Троцкий, выступивший от ЦК. По поводу же применения этих мер к крестьянам тогда, по-видимому, разногласий не было. Этот идеал и был осуществлен Сталиным на Беломорканале и других "великих стройках". Работавшие там зеки и являлись той "милитаризованной рабочей силой", о которой говорил Троцкий. Остальную часть крестьянства подвергли милитаризации пока лишь частично. Тот же принцип "социального переустройства" применялся не только в деревне. Массовое разрушение церквей, да и вообще старых зданий имело целью создать tabula rasa, пустое место, на котором можно было бы все строить заново. Для этого требовалось и "классиков сбросить с парохода современности", и русскую историю вытеснить из сознания, превратив ее в "проклятое прошлое". Параллельным процессом, движимым тем же духом, было "преобразование природы" - строительство грандиозных каналов, в идеале механизация всего земледелия, превращение его в фабрику. К. Мяло называет это противопоставлением техноцентризма - космоцентризму крестьянской цивилизации. Даже более обще: всего нерукотворного, природы - рукотворному, технике. Работа К. Мяло дает почувствовать характер этого противостояния. Что давала человеку "крестьянская цивилизация", почему крестьяне так держались и боролись за нее? Представление об этом можно получить из произведений "деревенской" литературы, например из "Прощания с Матерой" В. Распутина, "Канунов" или "Лада" В. Белова. Но что двигало другую сторону конфликта, что давало силы и даже бешеную энергию активистам "перелома"? Как мне кажется, это было чувство соучастия в реализации некоей грандиозной техницистской утопии, неслыханной дотоле попытке превратить природу и общество в единую космическую машину, управляемую из одного центра. Создание такой машины, управление ею представлялось делом избранной элиты, "новых людей", покорителей вселенной - такими и ощущали себя эти активисты. Вьющиеся речки с неконтролируемыми половодьями должны быть заменены каналами, "закованными в берега из бетона и стали". Бескрайние, безобразные болота - осушены. Их должны пересекать прямые, как стрелы, трассы, по которым будут сновать автокары. Поля с пасущимися на них коровами заменены земледельческой фабрикой или лабораторией. Крестьянам же в этой сверхмашине предусматривалась роль сырья, планомерно в нее загружаемого и движущегося по ее трубам. Слова персонажа повести В. Распутина: "Матера на электричество отойдет" - передают дух этого плана умерщвления матери-земли и использования ее как сырья для грандиозной машины. Литература 20-х годов передает пафос поклонения машине, желание молиться ей или превратиться в нее: "Шеренги и толпы станков, подземные клокоты огненной печи, подъемы и спуски нагруженных кранов, дыханье прикованных крепких цилиндров, рокоты газовых взрывов и мощь молчаливая пресса - вот наши песни, религия, музыка" (А. Гастев). Режиссер и художник Ю. Анненков утверждал: "Искусство достигнет высшей точки расцвета лишь после того, как несовершенная рука художника будет заменена точной машиной". "Разве современного человека, слышавшего хоть раз полифонию Ньюкастльского порта, может удовлетворить кустарное искусство маленького Шаляпина, вытягивание на цыпочки теноров..." А. Гастев рисовал такую космическую утопию: "Мы не будем рваться в эти жалкие выси, которые зовутся небом. Небо - создание праздных, лежачих, ленивых и робких людей. Ринемтесь вниз! Вместе с огнем, и металлом, и газом, и паром... мы зароемся в глуби, прорежем их Тысячью стальных линий, мы осветим и обнажим подземные пропасти каскадами света и наполним их ревом металла. На многие годы уйдем от неба, от солнца, мерцания звезд, сольемся с землей: она в нас, и мы в ней. Мы войдем в землю тысячами, мы войдем туда миллионами, мы войдем океаном людей! Но оттуда не выйдем, не выйдем уже никогда... Мы погибнем, мы схороним себя в ненасытном беге и трудовом ударе, Землею рожденные, мы в нее возвратимся, как сказано древним; но земля преобразится; запертая со всех сторон - без входов и выходов! - она будет полна несмолкаемой бури труда; кругом закованный сталью земной шар будет котлом вселенной, и когда, в исступлении трудового порыва, земля не выдержит и разорвет стальную броню, она родит новых существ, имя которым уже не будет человек". Но и человек воспринимается всего лишь как совершенная машина: "Нужно сделать, чтобы вдруг человечество открыло, что сам человек есть одна из самых совершенных машин, какие только знает наша техника... Мы должны заняться энергетикой человеческого механизма... будем "метрировать" человеческую энергию... Здесь не должно быть ничего священного". Стране предстоит превратиться в колонию таких людей-машин. "Мы должны быть колонизаторами своей собственной страны. Мы конечно, нас небольшая кучка в аграрном пустыре - автоколонизаторы". (Тогда же и в политике предлагался план - например, Преображенским - использования деревни как источника "первоначального накопления" для индустриализации, подобно колониям Запада.) Поразительную картину с этой точки зрения представляет собой творчество А. Платонова (на это мое внимание обратил В. А. Верин). В первых своих статьях (Воронежская коммуна. 1920-1923) он выступает яростным идеологом именно этой утопии. Он призывает к уничтожению всей природы. Или предлагает "разморозить Сибирь" путем взрыва окружающих ее гор, направив в нее теплый воздух, - это будет стоить, по его подсчетам, 2 миллиарда золотых рублей. Но потом в его художественных произведениях подобные идеи становятся элементами антиутопии и высказывают их антигерои, которых автор называет насильниками природы или даже "сатаной мысли". Сама форма левого авангардного искусства начала века соответствовала духу такой техницистской утопии. Из живописи вытеснялись живая природа, человеческий облик, их место занимали кубы и треугольники готовые детали механизма. В литературе опасным, "правым" объявлялся психологизм, принцип "живого человека". Ставилась задача - описывать дело, производственный процесс. Приобщение к старому искусству приравнивалось к контрреволюционной деятельности. В. Мейерхольд, которого называли "главковерхом театра", выдвинул лозунг "Октябрем по театру". Об одной его постановке кто-то из его последователей сказал: "эстетический расстрел прошлого". Прокламировалось вообще отмирание искусства как независимой деятельности, слияние искусства и производства. Человек рассматривался только как материал для обработки при помощи искусства - производства. Задача искусства ставилась так: "...подготовить такой человеческий материал, который был бы, во-первых, способен к дальнейшему развитию в желаемом направлении... и, во-вторых, был бы максимально социализирован" (Б. Арватов). В последние годы жизни Сталина явно вырисовывались новые конструктивные идеи по совершенствованию этой "мегамашины". В своем как бы духовном завещании - работе "Экономические проблемы социализма в СССР" Сталин некоторые из них высказал. Он считал, например, что "кооперативная собственность" (то есть колхозы) создает "препятствия для полного охвата всего народного хозяйства, особенно сельского хозяйства, государственным планированием". (Ведь колхозы все же владели, например, семенами!) И предлагал неуклонно сокращать "систему товарного обращения", заменяя ее "системой продуктообмена". Он явно сожалел, что милитаризация в свое время не была завершена! Образу общества-машины соответствует человек-винтик. Еще в 1923 году идеолог Пролеткульта В. Плетнев понял "индивидуальность как винтик в системе грандиозной машины СССР". Позже Сталин с одобрением назвал жителей управляемой им страны "винтиками" великого государственного механизма, даже предложив тост за их здоровье. По-видимому, это устойчивый образ, связанный с духом командной системы, так как несколько позже, во время "культурной революции", китайские газеты сочувственно писали о некоем Лэй Фэне, назвавшем себя "нержавеющим винтиком председателя Мао". Сейчас мы сравнили бы такую "мегамашину", охватывающую и природу и общество, с грандиозным компьютером, управляемым при помощи введенной в него системы команд. При таком понимании термин "командная система" представляется подходящим для описания этой попытки воплотить технологически-нигилистическую утопию. Попытка не удалась. Несмотря на понесенные страной потери, устойчивость, укорененность жизни оказалась сильнее напора утопического мышления. Напор не спал и до сих пор: слияния и разлияния колхозов, попытка повернуть реки вспять, затопить территории, равные по площади большим государствам, или превратить земледелие в отрасль химической промышленности - все это его проявления. Но все же основной смысл последних десятилетий заключается в растущем противостоянии утопическому мышлению, ослаблении его напора. Можно надеяться (при достаточном оптимизме), что из тисков командной системы мы вырвемся. Но главная, судьбоносная проблема - как жить дальше - еще ждет нас. Удастся ли вновь основать жизнь на космоцентрическом, а не техноцентрическом восприятии мира?