Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Таким образом, по восприятию национального вопроса и по тому, какое место ему отводилось в концепции истории Украины, школы Грушевского и Яворского практически не имели между собой различий и лишь дополняли друг друга. Имелось у них и некоторое сходство во взглядах на социальные проблемы, а именно на роль крестьянства в социально-политических процессах первых двух десятилетий XX в. В частности, М. Яворский считал украинскую сельскую буржуазию – кулачество, а точнее, одну из его разновидностей – фермеров-арендаторов особой силой буржуазно-демократических революций наравне с остальным крестьянством и пролетариатом [764]. Помимо того что данный постулат ставил под сомнение возможность (и безальтернативность) гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции, чего не могли потерпеть большевики, он уравнивал национальный и социально-классовый вопросы, поскольку эта «третья сила» выступала за создание буржуазно-демократического государства [765].

Теоретические построения «подсказывали» и практическую линию поведения «официальной» украинской историографии в отношении национального вопроса. Например, на Всесоюзной конференции историков-марксистов, состоявшейся в декабре 1928 – январе 1929, представители школы Яворского подвергли резкой критике работы некоторых российских историков за их «централистский» подход, то есть «россиецентризм», при освещении истории СССР и непризнание первенствующей роли национального фактора в истории «угнетенных» Россией народов [766]. Забегая вперед, отметим, что такие взгляды М. Яворский сохранил до конца своих дней. Оказавшись не по своей воле на Соловках, он в июне 1935 г. написал заявление в центральную аттестационную комиссию ГУЛАГ НКВД, в котором говорил, что в тюрьму был брошен за то, что он – украинец и не променял любовь к своей отчизне на «российский патриотизм», «подкрашенный» интернационализмом [767]. Как видим, для украинского историка-коммуниста «украинский» и «советский» патриотизм были взаимоисключающими категориями.

Таким образом, в 1920-х гг. в среде украинского движения продолжилось создание национальных концепций истории Украины, которые при известных отличиях в подходе к социально-экономическим проблемам сходились в оценке национального фактора как ключевого и определяющего ход истории украинских земель, особенно в XX в.

Разработка национальных концепций истории Украины являлась не единственной сферой приложения сил научной и культурной украинской интеллигенции. Ее взгляды были обращены не только в прошлое, но и в настоящее и будущее. Становление украинского общества и развернувшаяся в нем интеллектуальная работа ознаменовали собой появление на свет нового направления в национальном движении. Этот момент был отмечен всеми участниками культурного процесса – и наиболее дальновидными представителями «национального» лагеря, и их оппонентами – большевиками. Те, кто в той или иной степени разделял украинские ценности, считал, что национально-культурное развитие Украины начало перерастать рамки, отводимые ему официальной украинизацией. Большевики в целом говорили о том же, но другими словами. Рассуждая о корнях национализма и национальных уклонов в партии, они пришли к выводу, что с проявлениями русского национализма дело обстояло проще. Эти проявления были легкоузнаваемы, так как действительно соответствовали названию «великодержавный» и подразумевали взгляд на СССР как на новую, пусть пролетарскую и красную, но все же Россию, «единую неделимую Советскую Русь». С определением корней и проявлений украинского национализма дело обстояло сложнее. Переплетение социального, культурного, внешнеполитического, этнического и других факторов, обусловившее весьма непростой и извилистый путь становления украинской национальной общности, приводило к тому, что сами националисты «безнадежно путались» с определением своих позиций и видения будущего, но при этом всегда сами себя понимали [768].

Изучению корней украинского национализма большевики уделяли пристальное внимание [769]. Занимавшийся этим вопросом секретарь ЦК КП(б)У В. П. Затонский выделял несколько корней национализма и выросших из них идейных течений, но в качестве главных называл два (прочие были, по сути, их производными). К середине десятилетия стало очевидным, что откровенно «жовто-блакитных» националистов, представлявших более-менее реальную опасность, уже не осталось. Она исходила от тех их единомышленников, которые продолжали мыслить национальными категориями, но выступали «как советские люди» и стояли за революцию и советскую власть [770].

Главным «корнем» был определен кулак («кулак хозяйственных интересов, жадности и провинциализма»), то есть мелкобуржуазные элементы села, экономическое и идеологическое влияние которых в связи с нэпом постоянно усиливалось. Из «собственническо-провинциального» корня вырастала и «кулацко-хуторянская» форма национализма, идеологом которой становился сельский интеллигент. Да и вообще вокруг этого направления, наиболее многочисленного, группировались националисты «традиционного» типа [771].

Но к середине 1920-х во всеуслышание заявило о себе и другое направление, менее многочисленное, но более активное и приспособленное к новому строю. Это направление общественной мысли и украинского национализма имело совершенно иной источник происхождения. Им был город, его буржуазные слои, мещанство [772]. Хотя эти группы населения имелись и раньше, но своей собственной идеологии они не выдвигали и довольствовались традиционным набором «символа веры» украинского националиста и такими же «традиционными» его мотивировками. Но социально-экономические, урбанизационные процессы, набиравшие силу уже в первые десятилетия XX в., все больше отрывали эти группы от сельских источников формирования, меняли их облик. Появление украинской государственности и стимулируемое ею развитие Украины как национально-государственного организма, а также принесенные революцией и Гражданской войной изменения в массовом сознании укрепили эти слои, равно как и влияние «украинских» элементов города, которые при соответствующей поддержке со стороны коммунистического государства превращали, образно говоря, булгаковский «Киев Турбиных» в Киев «украинский».

Город вырастил новый тип украинского служащего, но украинского не только и не столько по этническому происхождению и даже не по культуре и мироощущению, сколько по принадлежности к украинскому государственному организму – УССР, предполагающему своей основой (пусть и до известной степени формально) украинскую систему ценностей. Этот служащий вживался в конъюнктуру и хотел использовать украинизацию для «выживания российского конкурента» из культуры, прессы, образования, управления [773]и самоутверждения за его счет. На более высоком уровне «российский конкурент» приобретал черты уже не столько русского интеллигента, сколько чиновника из центра, представителя союзного наркомата или даже партийного функционера, но не республиканского, а союзного уровня.