Франсуа Блюш - Людовик XIV

Два абсолютно противоположных образа этой личности проявятся — как это обычно случается с великими людьми — после его кончины, в 1683 году. «Чернь его так ненавидела, — пишет Мадам, — что готова была растерзать»; {87}это доказывает, что покойный не только внес ясность в финансы, но и, заботясь о хозяине, взял на себя роль козла отпущения при проведении налоговой политики». А вот противоположное мнение («Новый хронологический справочник»): «Блеск и процветание этого царствования, величие монарха, благоденствие народов будут всегда связаны с величайшим министром Франции» {25}.

За всю свою жизнь, после смерти Фуке, Кольбер не имел ни одного открытого врага, за исключением Лувуа, его соперника по борьбе за власть. Тот, кто ненавидит Кольбера, делает это молча, держась от него на почтительном расстоянии. Король терпит непомерную серьезность своего министра, отсутствие у него чувства юмора и беспрестанные его предостережения, похожие на завуалированные упреки; Людовику XIII приходилось приблизительно так же приноравливаться к своему кардиналу. Двор, Париж, все королевство трепетали перед Кольбером. Его холодность этому способствовала: Кольбер в письмах мадам де Севинье фигурирует под кодовым названием «Север». Он так влиятелен, что может все. Каждый пытается подойти поближе к этой ледяной глыбе, но так, чтобы, не дай Бог, она не раздавила, а прикрыла бы слегка, оказывая свое могучее покровительство. Наибольшую робость чаще всего проявляют вельможи. Герцог де Бофор, двоюродный брат короля, внук Генриха IV, командующий французским флотом, пишет 5 июня 1669 года этому министру — выходцу из разночинцев: «Честь быть в милости у Вас мне более желательна, чем когда бы то ни было, особенно сейчас, когда я оказался в этом чрезвычайно затруднительном положении» {111}. А герцог де Ларошфуко, горделивый фрондер, кончает свое письмо Кольберу совершенно невообразимой формулой вежливости: «Мне очень стыдно, милостивый государь, что я не могу выразить Вам свою благодарность иначе, как высказав свое искреннее восхищение, которое Вам явно ни к чему; я буду стараться всеми силами доказать Вам мою признательность, и каждый раз, когда мне предоставится случай быть полезным Вам, я им воспользуюсь, чтобы уверить Вас, что я жажду заслужить Ваше расположение и что чувствую себя Вашим покорнейшим и смиреннейшим слугой» {52}.

Исключительной личности — исключительная карьера. В то время как титулы и функции государственного министра обычно венчают карьеру (некоторые весьма одаренные государственные секретари ожидали такой привилегии долгие годы, а Жером де Поншартрен ее так и не дождался), Кольбер шел к власти не таким путем, как другие; его приход к власти казался странным, на первый взгляд алогичным, но он определялся нуждами правительства и волей короля. Он лишь интендант финансов с 8 марта, как вдруг в сентябре 1661 года устранение Фуке дает возможность этому интенданту стать государственным министром. Вторая реформа совета превращает его должность интенданта (хотя название остается прежним) в должность генерального директора. Кстати сказать, с 15 сентября Кольбер становится в этом качестве главным докладчиком в королевском совете. Почти в это же самое время Людовик XIV поручает ему управление административно-хозяйственной службой во флоте, не создавая для этого никакого официального ведомства. В 1663 году он выполняет функции суперинтенданта в строительном ведомстве короля, 2 января 1664 года назначается штатным суперинтендантом. В сентябре 1664 года он получает новую ответственную должность (временную, правда) главного докладчика совета торговли; которая добавляется к предыдущим. В декабре 1665 года Кольберу поручают выполнение функций генерального контролера финансов. В феврале 1669 года он завладевает второй должностью государственного секретаря (должностью Генего, функции которого он уже частично выполнял, так же как он часто заменял канцлера Сегье, малопригодного к службе), которая давала ему возможность управлять Парижем, королевским домом и делами духовенства. Следом за этим постановление от 7 марта выводит его из-под официальной опеки господина де Лионна и присоединяет к его должности государственного секретаря управление флотом, внутренней и внешней торговлей, консульствами и индийскими компаниями {227}. В одном из словарей можно прочитать следующее, слегка утрированное резюме о его деятельности: «Он ведал всем, за исключением иностранных дел и войны, и своей деятельностью наложил отпечаток на весь период правления Людовика XIV».

Разве король не рисковал, сосредоточивая столько власти в руках одного человека? Не проявлял ли он в этом деле некоторой непоследовательности? Людовик XIV постепенно ограничивал власть канцлера, упразднил должность суперинтенданта финансов, ясно выразил свое желание не назначать больше никого премьер-министром. Итак, Кольбер, занимающий столько ответственнейших должностей, — можно было даже подумать, что он в какой-то степени сковывает абсолютную власть монарха, — казался на пороге 1669 года таким же неприкосновенным, как Ришелье, и не менее влиятельным, чем Мазарини.

Людовик XIV вполне сознательно пошел на такой риск. Но риск был хорошо обдуман и сведен почти к нулю. Однако Кольберу, хотя он и был сильной личностью, никогда не удавалось навязать свою волю королю, как это мог делать в свое время Ришелье. У него не было и таких двух козырей, как у Мазарини, который был одновременно опекуном и крестным отцом Людовика. Король мог отстранить Кольбера в любой момент, и это не повлекло бы за собой ни «Дней обманутых», ни Фронды. В 1669 году Кольбер, казалось, достиг вершины своего влияния; однако и Лувуа возвышался и был уже в не меньшей милости, пожалуй, чем его соперник. В силу всех этих причин упряжка Людовик XIV — Кольбер, которая просуществовала двадцать лет и поражала некоторых современников, не имела ничего удивительного.

Кольбер был на девятнадцать лет старше своего повелителя, но такой большой разрыв в возрасте с лихвой компенсировался огромной разницей их статусов. Кольбер, одержимый Ришелье, воспитанный и завещанный королю кардиналом Мазарини, олицетворял одновременно традицию (живую традицию) и современность (современность обновленного государства, сросшегося с абсолютной монархией). А Людовик был человеком привычки, любил порядок, относился с большим уважением к прошлому, но вместе с тем был полон решимости довести до конца дело обновления государства. Если бы кардинал Мазарини не дал Кольбера королю, Людовик XIV вынужден был бы выдумать его. Но был бы он таким же удачным? У реального Кольбера, которого король терпит, есть одна черта, вызывающая раздражение. Идеи этого человека, прочно укоренившиеся в его голове, походят на предрассудки. Необходимость смет, расчетов, оценок «фактического состояния» заставляет министра часто противопоставлять взглядам своего господина и повелителя самые что ни на есть низменно-буржуазные аргументы. Если, с одной стороны, Кольбер унаследовал что-то от Мецената и от Сюлли, то, с другой, — он немного похож на Кризаля и на Санчо Пансу. Но этот недостаток — сущий пустяк в глазах Людовика XIV, который больше всего заботится об эффективности и ценит превыше всего незаменимые качества своего сотрудника и друга. Они оба одинаково одержимы идеями построения и укрепления государства, приумножения его славы и обеспечения преемственности. Оба трудолюбивы. Оба упорны. Оба патриоты. Ни тот, ни другой не получили схоластического образования. Оба посредственные лингвисты, и им пришлось усовершенствовать знание языка Цицерона уже в зрелом возрасте {112}. Оба принадлежали к разным поколениям, оба рано столкнулись с реальностями жизни, рано приобщились к самой сути общественных дел. Оба ставят опыт выше всего. Это два эмпирика, два прагматика. Неудивительно, что они понимают друга друга с полуслова. Их продолжительное сотрудничество позволяет находить столь удачные совместные решения, что историки теряются в догадках, чтобы раскрыть секрет каждого «сплава». Это так же, как с гобеленами короля. Восхищающийся ими без задних мыслей человек не знает, что Ван-Дер-Мелен был создателем рисунков, пейзажей и лошадей, а Шарль Лебрен — изображенных на полотне персонажей. Вот так же шла отлично согласованная работа Людовика с Кольбером, в которую каждый из них вносил частицу своего ума и своего искусства.