Себастьян Хаффнер - Заметки о Гитлере

Теперь перед нами вхождение Гитлера в политику и в публичность осенью и зимой 1919–1920 гг. Это был его опыт прорыва — после опыта пробуждения в ноябре 1918 г. И притом прорыв состоял не столько в том, что он быстро стал ведущим человеком в Немецкой рабочей партии, которая вскоре была переименована в Национал–социалистическую немецкую рабочую партию. Для этого немного требовалось. Партия в то время, когда он в нее вступил, была неприметным «кружком из задних комнат» с менее чем сотней малозначимых членов. Опыт прорыва состоял для Гитлера в том, что он открыл в себе свою силу оратора. Этот день можно датировать точно: 24 февраля 1920 года, когда Гитлер с решающим успехом держал свою первую речь перед массовым собранием.

Известна способность Гитлера превращать собрания самых различных людей — чем больше и чем смешаннее, тем лучше — в гомогенную, пластичную массу, переводить эту массу в своего рода состояние транса и затем как бы доводить до коллективного оргазма. Собственно говоря, способность эта основывалась не на ораторском искусстве — речи Гитлера шли медленно и с запинанием, в них было мало логики и иногда вообще не было ясного содержания; кроме того, они произносились хрипло–шершавым, гортанным голосом. Но это была гипнотическая способность, способность концентрированной силы воли каждый раз овладевать коллективным подсознанием. Это гипнотическое воздействие на массы было для Гитлера его первым (и на долгое время единственным) политическим капиталом. Насколько сильным оно было — на этот счет существуют бесчисленные свидетельства оказавшихся под его влиянием.

Однако еще важнее, чем воздействие на массы, было воздействие на самого Гитлера. Понять это можно лишь представив себе, как должно повлиять на человека, не без оснований считающего себя импотентом, неожиданное открытие — что он в состоянии осуществить Чудо Потенции. Уже раньше Гитлер среди своих фронтовых товарищей из своего обычно молчаливого состояния при случае впадал в неожиданную буйную разговорчивость и пыл, когда речь заводилась о том, что внутренне его волновало: политика и евреи. Тогда он этим возбуждал только враждебность и приобрел репутацию «чокнутого». Теперь же «чокнутый» неожиданно оказывается властителем масс, «барабанщиком», «королем Мюнхена». Из молчаливого, ожесточенного высокомерия непризнанного тем самым получилась опьяняющая самоуверенность успешного.

Он знал теперь, что может нечто такое, чего не может никто другой. Он уже также точно знал, по крайней мере во внутриполитической области, чего он хотел; и он не мог не заметить, что из остальных, прежде всего многообещающих политиков правого крыла, в котором он в последующие годы стал значимой фигурой, никто в действительности не знал точно, чего он хочет добиться. Вместе это должно было придать ему чувство исключительности, к которому у него, и как раз как у неудачника и «непризнанного», была склонность. Из этого постепенно развилось пожалуй действительно величайшее и произведшее переворот решение его политической жизни: решение стать Фюрером.

Это решение нельзя точно датировать, и оно также не было вызвано каким–то определенным событием. Можно быть уверенным, что в начальные годы политической карьеры Гитлера его еще не было. Тогда Гитлер был еще удовлетворен тем, что стал оратором на выборах, «барабанщиком» национального движения пробуждения. У него еще было уважение перед поверженными важными людьми кайзеровского рейха, которые тогда собрались в Мюнхене и вынашивали имперские планы самого различного вида, особенно перед генералом Людендорфом, который в последние два года войны был главой немецкого военного руководства и теперь фигурировал как непризнанная центральная фигура всех мятежных правых движений.

При более близком знакомстве это уважение исчезало. К осознанию надежного господства над массами, которым он ни с кем не делился, у Гитлера постепенно присоединилось чувство политического и интеллектуального превосходства над всеми мыслимыми конкурентами. Когда–нибудь к этому должно было прибавиться и еще одно знание — вовсе не само собой разумеющееся — что в этой конкуренции речь идет вовсе не только о дележе постов и иерархии в будущем правом правительстве, но в действительности о никогда доселе не существовавшем: положении всемогущего, не ограниченного никакой конституцией или разделением властей, не связанного никаким коллегиальным управлением диктатора навсегда.

Здесь становится заметным тот вакуум, который оставило исчезновение монархии и который не могла заполнить Веймарская Республика, поскольку она не была принята ни революционерами ноября 1918, ни их противниками, но оставалась, по известному меткому выражению, «республикой без республиканцев». В начале двадцатых годов появилось мнение, в котором было, говоря словами Якоба Буркхардта, «стремление к чему–то такому, что подобно прежней власти, будет непреодолимо» и которое «работало на кого–то» . И не только лишь в качестве замены утраченному кайзеру большая часть нации с нетерпением ждала « кого–то» , но и еще по другой причине: от тоски по проигранной войне и от беспомощной злобы против воспринятого оскорбительным навязанного мирного договора. Поэт Штефан Георге выразил широко распространенное настроение, когда в 1921 году он пророчески писал:

Ну прямо как про Гитлера сказано! Даже «истинный символ», а именно свастика, уже десятилетиями украшала (разумеется, без антисемитского подтекста) книги Штефана Георге. И более позднее стихотворение Георге, написанное в 1907 году, действует как раннее видение Гитлера:

«Человек! Деяние! Столь томящийся народ и верховная власть. Не надейся ни на одну из этих канцелярских крыс! Возможно тот, кто долгие годы сидел при них, спит в их застенках: поднимись и сверши дело» [4] Штефан Георге (1868–1933), ныне едва ли читаемый значительный поэт и основатель Мужского Союза, во многих частях своих позднейших произведений с 1907 года выступает в роли пророка Третьего Рейха. Что примечательно, Третий Рейх, когда он наступил, совсем ему не понравился. Предусмотренных к его шестидесятипятилетию (12 июля 1933 года) больших государственных чествований он избежал, эмигировав в Швейцарию, где и умер в том же году. Членом кружка Георге одним их последних приверженцев стареющего поэта был граф Клаус Штауффенберг, который 20 июля 1944 года совершил покушение на Гитлера и поплатился за это своей жизнью. Ранее он с энтузиазмом приветствовал приход Гитлера к власти. Глава немецкой истории, которая называется «Георге — Гитлер-Штауффенберг», еще ждет своего летописца. (Примечание автора). .