Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Капитан разворачивает Володин военный билет, кивает, но отдавать не спешит».

Отдельно доставляет « мужчина в пальто» от как бы советского офицера, обычно так изъясняются дореволюционные проститутки.

Не спрашивайте, каким образом Володя определил «новизну» ТТ сквозь кобуру. Очевидно, кобура была расстегнута и пистолет полувисел в воздухе. Возможно, «мужчина» (капитан госбезопасности) шел расстреливать и заранее пьянел от скорой кровавой оргии. Или, наоборот – возвращался с расстрела.

И капитан, конечно, «не спешит отдавать»: какой может быть военный билет в 1941 году? Такого документа еще и не придумано. Людям в шинелях до войны, во время войны и долго после войны выдают красноармейскую книжку либо удостоверение личности офицера. Введенный гораздо позже военный билет будет выдаваться только после выхода в отставку (демобилизации).

Но, очевидно, у капитана госбезопасности правая рука тоже привязана к левой подмышке и вид документа из будущего его ничуть не тревожит. И тем более его не тревожит, что проверяемый Володя собирается отмечаться в « военкомате » вместо комендатуры. Что уж там говорить про отметку увольнения в «военном билете»!

«– Дети? – захлопывает военный билет и зажимает его в ладони.

– Никак нет, товарищ капитан.

– Когда на передовую? – Глупый вопрос, он же видел в билете.

– Сегодня вечером».

Опять-таки, не спрашивайте, как можно « захлопнуть » утлую книжечку военного билета и « зажать ее в ладони» . Поддельный капитан госбезопасности тоже, видимо, на взводе, опасается разоблачения.

А Володя ничтоже сумняшеся возьми да и впиши срок увольнения в «военный билет». И правильно сделал! Капитан-обершпион госбезопасности в кожаном пальто и не подозревает о существовании сопроводительных документов: увольнительной записки и (или) командировочного предписания. Катай-валяй все записи по службе в «военный билет».

Но и этого мало: в декабре 1941 года военнослужащие Красной Армии разгуливают по городу с погонами на плечах, которые были (будут) введены только в январе 1943 года. И никто не вякает! Левенталевский Ленинград населен гостями из будущего. Они же поголовно шпионы, они же офицеры второго драгунского полка.

Мушкетон из романа Дюма в таких случаях говорил: «Это все оттого, что ты не был на военной службе».

А ведь можно быть штатским человеком-молотобойцем, а не военным историком, и не тратить массу времени на трудные десятиминутные изыскания в Гугле. Достаточно вспомнить описание проверки документов в романе Богомолова «В августе 44-го»:

«Бритоголовый капитан вынул и предъявил Аникушину свое удостоверение личности и командировочное предписание. Вслед за ним достали удостоверения личности и два других офицера».

Представляю удивление контрразведчиков, если бы левенталевские офицеры протянули для проверки военные билеты.

Не читал книгу «В августе 44-го»? Ничего страшного – в одноименном фильме удостоверение личности офицера показано крупно, несколько раз.

И фильм не видел?

В общем-то, и правильно – что там читать-смотреть? Модные темы абьюза и харрасмента там не заявлены, а про блокаду мы и сами напишем. И споем! «У реки, у Фонтанки два бе-ре-га, Па-а-ачка гречки, тушенка, паркет!».

Кстати, любопытен перечень детализации, проведенной Владимиром Богомоловым при работе над книгой: десятки страниц. Писатель проходит шаг за шагом место действия своего романа, записывая каждую деталь.

(Цифры – расстояния на километровых столбах).

98/86 Вправо лиственный подрост.

94/90 Рощицы, хутора, поля.

93/91 Хутора в рощицах.

92/92 Дорога, обсаженная березами, поля, вдали лесок.

89/95 Лесок подходит к шоссе. Хвойный подрост с обеих сторон, хутора.

85/98 Лес смешанный, молодой с обеих сторон. Болотце.

85/99 Река Пеляса болотистая, ивы, хутора.

84/100 Дер. Провожа, мелколесье, хутора, болотца. Лесок на болотце.

81/103 Поля.

80/104 Песчаный откос и дорога. Колодезные журавли.

Владимир Богомолов не был культуртрегером и наивно воссоздавал в своем романе атмосферу реальности и правдоподобия.

Но список прекрасных перлов прозаика-молотобойца Левенталя куда длинней перечня богомоловских записей. Среди них есть удивительные языковые находки:

– «Они уже дошли до угла. Проспект тянется слева направо». Это определенно реминисценция к анизотропному шоссе Стругацких. Справа налево проспект не тянется.

– «…наводит пистолет и медленно всаживает пулю в замок».

– «Взгляд из-под лысых бровей».

Здесь даже легкие молотобойца делают лишний вдох.

Теперь пора предоставить слово хору «Левенталь и его клиентелла».

Хор: «Ну и что? Подумаешь – тушенка с пачкой гречки! Как не стыдно передергивать, цепляться к мелочам и выискивать блох! Как смеете вы, пасквилянты, осквернять святой великий подвиг… глумиться над данью памяти, возданной… (далее по шпаргалке). Бабушки рассказывали прозаику…».

Дела известные. Но глумится и оскверняет как раз тот, кто написал, похвалил и издал этот левоподмышечный текст. Ведь, если убрать из книжки всю нелепицу и нескладуху, которую писатель-прозаик Левенталь высосал из пальца, взял с потолка и выкопал из собственного носа, и отжать третьей свежести ходульные рассуждения о боге, Боге, Времени, Смыслах и доле ангелов, то останется тот самый обшарпанный, заезженный набор кубиков: «холод», «буржуйка», «хлебная карточка», «пайка», «беспощадный НКВДшник» из которого уже не первое поколение писателей-культуртрегеров собирает слово «блокада» и бодро бежит в сторону кассы. О таких левенталях много лет назад написали Илья Ильф и Евгений Петров:

«Вокруг рукописи начинается возня. Ее читают, перетаскивают из комнаты в комнату, над ней кряхтят.

– Ну что?

– Ах, – говорит утомленный редактор, – Исбах далеко не Бальзак, но этот Подпругин такой уже не Бальзак!

– Что ж, забракуем?

– Наоборот. Напечатаем. Отображены актуальнейщие темы. Язык суконноватый, герои схематичны, но настроение бодрое, книга зовет. Потом вот в конце ясно написано: «Это есть наш последний».

– «И решительный» написано?

– «И решительный».

– Тогда надо печатать. Книжка, конечно, – заунывный бред, но зато не доставит нам никакого беспокойства. Никто не придерется».

Счастливые времена были для подпругиных, левенталевских прародителей – не было на них новой критики.

Ну и еще несколько слов о так называемых «блохах».

Дорогие большелитературные авторы и их прекрасные редакторы! Иллюзий, что новая критика может оказать на вас хоть какое-то воспитательное воздействие, у нас нет. Ведь она, известное дело, пишется сплошь злобными да завистливыми неудачниками. А то и вообще проходимцами, согласно вашей же другой мантре: «это не критика!» Тут возразить трудно. Где мы, а где левентали. Иной раз зазудит левая подмышка, потянется к перу… Но понимаешь – нет, не смогу про шпиенов в погонах и с военными билетами, не осилю. Но вы, уважаемые творцы и редакторы, попытайтесь хотя бы прислушаться к голосу тех, ради кого (по идее) вся ваша деятельность и производится. Речь, если что, о читателях. О тех, кого вы «низами» величаете. А они, «низы», от ваших попыток спрятать халтурное отношение к тексту камланием про «ловлю блох» уже откровенно устали. И говорят вам открыто: