Виктор Точинов - Мы играли вам на свирели... или Апокриф его сиятельства

Между тем в сказочном первоисточнике, у Коллоди, морские приключения соседствуют с сухопутными, и Пиноккио даже оказывается в брюхе у акулы... Но Толстому этот эпизод не интересен, его можно напрямую связать с библейской историей Ионы, но никак не с Евангелиями. Иисус проповедовал в Галилее, в родственной и знакомой ему среде, – разноплеменное и разноязыкое население приморских городков едва ли было способно воспринять его проповедь... Первые ученики Иисуса – рыбаки, но не средиземноморские, а те, что забрасывали свои сети в воды Тивериадского озера. Правда, жителям крохотной страны достаточно скромная акватория казалось морем – библейским морем Галилейским – но мы не будем впадать в географическую ошибку: вода пресная – значит, озеро, и везде в Евангелиях, где деяния Иисуса связаны с «морем», имеется в виду озеро.

Появляется озеро и у Толстого: Буратино перелетает его, ухватившись за лапы лебедя, но появляется мельком. Затем, как и Средиземное море, озеро еще несколько раз упоминается как деталь ландшафта и никакой смысловой нагрузки не несет. Роль «Галилейского моря» – важную и значимую для сюжета – исполняет совсем другой водоем... Да-да, именно он – грязный пруд в Стране Дураков. Зловонный сточный прудишко, рыбы в котором не осталось, лишь лягушки, пиявки и последняя уцелевшая черепаха – Тортила...

Однако именно в этот пруд псы-сыщики швыряют Буратино, но он не тонет (параллель между непотопляемостью Буратино и водохождением Иисуса, думаю, не нуждается в дополнительных пояснениях).

Однако именно на дне этой зловонной лужи лежит ключ от потайной дверцы...

Есть там и свой аналог рыболова – Дуремар, продавец лечебных пиявок. Вроде бы насквозь отрицательный персонаж, никак не способный сыграть роль апостола, но... Но в финале «Золотого ключика» Дуремар бросает Карабаса и примыкает к Буратино и компании, по крайней мере собирается примкнуть: «Вот хочу пойти к ним, – Дуремар указал на новую палатку, – хочу попроситься свечи зажигать...»

Очень характерно, что собрался отставной гирудотерапевт в новый театр под названием «Молния» не костюмером, и не гардеробщиком, и не билетером, и не подсобным рабочим сцены, – свечи зажигать... Почему именно на такую должность? Случайность?

Надо заметить, что евангельские персонажи свечами практически не пользуются, основной источник искусственного света в их домах – масляные светильники. Но вот что звучит у евангелиста Матфея – Иисус сравнивает учеников своих именно со свечами: «И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела...» (Матфей, 4:15,16)

Не такое уж простое дело – зажигать свечи в театре с любопытным названием «Молния»...

«Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого...» (Матфей, 24:27)

Вернемся к зловонному пруду Страны Дураков. Лягушки, пиявки... А еще – головастики, водяные жуки, личинки, инфузории... Толстой в перечислении обитателей водоема скрупулезно точен. А рыбы где? Почему нет рыб?

Ведь как учит нас православная «Библейская энциклопедия»:

«Изображение рыбы долгое время служило выразительною эмблемою для христиан первенствующей Церкви. Греческое название ихтис составлено из первых букв следующих слов: Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».

Энциклопедии вторит современный православный теолог:

«...Помимо прочего рыбы суть самые высокоорганизованные создания, не совокупляющиеся для продолжения рода. Последнее наблюдение может быть развито во многих направлениях, но нам, в особенности на несколько более позднем этапе наших исследований, будет особо важен тот факт, что в отношении рыбы абсолютно бессмысленна символика блуда». [1] Е. С. Поляков, «Кому уподоблю род сей?», СПб, 1993

Увы, приходится констатировать, что в ихтиологии некоторые современные православные теологи не разбираются. Иначе знали бы, что существуют, и в немалом количестве, рыбы живородящие. Акулы, например. Рекомые морские хищницы снабжены органами, необходимыми для блуда, аж в удвоенном количестве... Да что там акулы, в наших российских прудиках водится небольшая рыбешка – горчак, по скромности размеров не привлекающий внимания рыболовов. Зато ихтиологам он весьма любопытен своим способом размножения, а народ сложил про горчака поговорку: сам с вершок, а...

Впрочем, закончим с ихтиологическим экскурсом, дабы не оскорблять православных теологов. Пусть остаются в приятном заблуждении.

Вернемся к «Золотому ключику». Рыбы там присутствуют – как в живом виде, так и в приготовленном. И хлебА тоже. Но о них чуть позже.

По-настоящему приключения Буратино начинаются с того, что он отправляется в школу, но вместо нее попадает в кукольный театр Карабаса Барабаса. Остальные происшествия, имевшие место между появлением на свет Буратино и его походом за знаниями, напрямую позаимствованы у Коллоди, излишней смысловой нагрузки не несут и на дальнейший сюжет не слишком влияют. Можно спокойно вычеркнуть из «Золотого ключика» эпизоды с Говорящим Сверчком или с яйцом и цыпленком, – текст станет короче, и только.

Справедливости ради отметим, что и доктор кукольных наук позаимствован у Коллоди (в оригинале он носит имя Манджафоко) – но насколько же изменились у Толстого и характер, и значение персонажа! Манджафоко – всего лишь проходной персонаж второго плана, и, вопреки грозному облику, человек не злой, – он отпускает Пиноккио и дарит ему золото просто так, расчувствовавшись от жалостливого рассказа деревянного мальчишки. И на этом роль прототипа Карабаса исчерпана.

А вот Карабас Барабас под пером Толстого превращается в законченного злодея, в главного антагониста повести, чьи действия во многом определяют сюжет. Доброта его показная и лицемерная, служит лишь прикрытием для тайных планов.

Но если в шутовской версии Нового Завета роль Иисуса исполняет деревянный человечек Буратино, то какому персонажу соответствует его бородатый противник? Можно предположить, что Карабас собирательный образ гонителей Иисуса: не фарисеев и книжников (далее мы увидим, кто исполняет их роль), но иудейских священников. А его театр – Храм Иерусалимский, построенный еще Соломоном, разрушенный Навуходоносором, восстановленный после вавилонского пленения и кардинально перестроенный царем Иродом незадолго до евангельских событий.

Не слишком ли смелое допущение?

В дальнейшем мы найдем в тексте еще немало прямых и косвенных доказательств этого предположения, но пока что сравним два эпизода: в первом самочинное появление Буратино на сцене срывает спектакль, а во втором: