Джек Паркер - Очень женские дела. Пора покончить с многовековым табу [litres]

Увы, кинокомедии, ориентированные в основном на мужскую аудиторию, выдержаны в иной тональности. В «СуперПерцах» Грега Моттолы герой Джоны Хилла танцует на вечеринке с девушкой. Девушка немножко под градусом и, к радости героя, страстно к нему прижимается. Музыка стихает, и девушка удаляется. Через некоторое время еще один из участников вечеринки указывает герою на пятнышко крови, появившееся у него на брюках. После минутного размышления тот догадывается, откуда оно взялось (от девушки, с которой он перед этим танцевал, откуда же еще?). Ему становится прямо-таки дурно – кажется, еще миг, и его вывернет наизнанку от отвращения. Сцена длится недолго, но за это время героя успевают окружить приятели, которые спешат сфотографировать его в испачканных штанах и громко гогочут: «Гы-гы! Смотрите, в чем он обмарался!» К ним присоединяются и девушки, так же издевательски хохоча и предлагая ему тампон, после чего герой со всех ног улепетывает с вечеринки.

Не спорю: мало приятного в том, чтобы обнаружить у себя на одежде следы чужих органических выделений, о которых вы не просили, но все же добавлю. Я посмотрела этот фильм, когда мне было 20 лет, и он нанес мне глубокую душевную травму. Я невольно ставила себя на место той самой девушки, и меня охватывал непереносимый жгучий стыд. Наблюдая за реакцией мужской половины участников вечеринки, я убеждалась, что случившийся инцидент – это худшее, что может произойти с любой женщиной. Их отвращение было настолько реалистичным и казалось настолько нормальным, что у меня не возникло ни малейшего желания посмеяться над этой сценой. Еще бы! Она ведь напомнила мне, что и мой организм выполняет такую же функцию, а следовательно, и я могу рано или поздно стать человеком, вызывающим у окружающих нескрываемое омерзение, – достаточно малейшей «протечки» во время месячных.

Когда мне было 15 лет, я тоже однажды пошла на вечеринку. Мы танцевали с мальчиком, который очень мне нравился, и довольно тесно прижимались друг к другу. Потом мне понадобилось в туалет, и там выяснилось, что у меня начинаются месячные. Прокладок у меня с собой не было; не оказалось их и у единственной в компании, кроме меня, девочки. Я скатала ком из туалетной бумаги – а что оставалось делать? – но было уже слишком поздно: на джинсах успело проступить крошечное пятнышко. Нужно ли уточнять, что после этого я больше ни с кем не танцевала? Воображение рисовало мне жуткую картину: мальчик меня обнимает и, весь окровавленный, в ужасе от меня отстраняется.

Объяснить ему, почему я больше не хочу танцевать, я, понятное дело, не могла, – ведь это стыдно! Он на меня обиделся и назвал меня динамщицей. Как я себя в тот момент чувствовала, не буду и описывать, догадайтесь сами. (Особо обращаюсь к подростку любого пола, который читает сейчас эти строки. Если другой человек не разрешает вам до него дотрагиваться, даже если минутой раньше ничего против этого не имел, не настаивайте и не злитесь. Тело этого человека принадлежит ему, а не вам, и он не обязан отчитываться перед вами в своем решении. Уважайте его выбор.)

Люди, далекие от артистических кругов, часто склонны насмехаться над современным искусством. Мы готовы издеваться над каждым новым течением, якобы разоблачающим очередной порок нашего общества. (Я не случайно говорю «мы», потому что сама принадлежу к этому слою и, увидев в галерее консервную банку, болтающуюся на вешалке, фыркаю в кулак.) Тем не менее, если проявить хотя бы небольшой интерес к истории искусства, мы поймем, что именно художники первыми обращают критический взор на вещи и явления, которые десятилетия спустя уже и нам представляются оскорбительными. Ровно так обстоит дело и с менструацией.

Сегодня не только СМИ, но и обычные люди вроде нас с вами начинают вслух обсуждать эту тему. Все чаще приходится слышать, что относиться к менструации как к чему-то, с одной стороны, тайному, а с другой – отвратительному – глупо и неправильно. Но художники сделали этот вывод давным-давно. Начиная с 1970-х появилось множество инсталляций, заставляющих нас морщить нос и удивленно хмурить брови. В самом деле, кому понравится, купив билет на художественную выставку, смотреть на использованные прокладки? Публика возмущается: эти художники просто спятили!

Разумеется, они не спятили. Достаточно немного подумать, и мы поймем, что провокационное искусство играло и продолжает играть важнейшую роль в нашей истории, и не имеет никакого значения, доставляют нам подобные произведения эстетическое удовольствие или нет, – в конце концов, никто не призывает вас вешать их у себя над кроватью. Главное, что они существуют, и их появление причинно обусловлено. Оно доказывает, что художник всегда видит немного дальше, чем остальные члены общества.

Я очень хорошо помню свой первый опыт знакомства с произведениями, связанными с темой менструации. Это были портреты и эскизы, написанные… менструальной кровью. Я только начинала всерьез заниматься этой темой и еще не успела четко сформулировать для себя принципы, которые впоследствии лягут в основу моего к ней отношения, но уже тогда была уверена: это табу должно исчезнуть, испариться, сгинуть раз и навсегда и больше никогда не туманить сознание жителей нашей планеты. Многое еще оставалось для меня неясным, но в одном я не сомневалась: нельзя сидеть сложа руки и ждать, когда мир вокруг нас изменится к лучшему. И тем не менее, глядя на эти картины, я испытала страшную неловкость. Я не могла объяснить себе, в чем дело, но помню, что думала примерно так: «Нет, пожалуй, это уж слишком… Все-таки есть граница, переходить за которую не следует…» Я не понимала, что художник использовал в своих картинах менструальную кровь не просто так. Он стремился вывести эту тему из тени, вытащить ее из темного подвала на свет божий.

Сегодня я гораздо яснее понимаю, что это была в первую очередь революционная акция, бросившая вызов замшелым устоявшимся идеям и принудившая зрителей взглянуть на явление, от которого они привыкли отводить глаза. Художник как бы говорит им: «Ах, вам противно? Ничего, стерпите! Смотрите-смотрите, да не вздумайте отворачиваться!» Кроме того, он вообще меняет регистр обсуждения. Поскольку с умолчаниями покончено, зрителю волей-неволей приходится реагировать, и его реакция не может не быть яркой и сильной. Это пример того, как искусство, не впадая в псевдонаучные умствования и назидательность, проводит, если можно так выразиться, сеанс демистификации. Оно возвращает нас в реальность. Вы смотрите на картину, написанную кровью, и понимаете: это всего лишь кровь. Другое дело, что это особенная кровь, наделенная большой властью. Нет, от нее не гибнут урожаи и не мутнеют зеркала, зато она, подобно взгляду горгоны Медузы, способна обратить смотрящего в камень.