Константин Яковлев - Как мы портим русский язык

К добру или худу это изменение, гадать не приходится. Добро, коль мы говорим теперь с гордостью: «Ленинград». Добро, коль в названиях городов вообще наведён сейчас хороший порядок.

В книге Алексея Югова «Судьбы родного слова» также дан этот пример — смены названия столицы. Писатель приводил слова Маяковского: «На вчерашней странице стоял Петербург. Со слова Петроград перевёрнута новая страница русской поэзии и литературы».

Превосходный знаток русского языка и всей многовековой истории его развития, А. Югов понимал: иностранное влияние и борьба с ним всегда носили политический и прямо классовый характер. «И житейская наша речь, — писал он, — и художественная русская литература невероятно засорены иностранными словами и синтаксическими оборотами… в силу некой умственной лени, небрежения к родному языку, чем кичились в былые времена гуляющие по заграницам дворянчики. Свидетельством того, что именно от дворянского сословия исходила зараза безнародности, сиречь космополитизма, могут быть, среди множества прочих, хотя бы эти строки Бестужева–Марлинского: «Мы всосали с молоком безнародность и удивление только к чужому… К довершению несчастья, мы выросли на одной французской литературе, вовсе несходной с нравом русского народа, ни с духом русского языка».

Действительно: от Радищева и декабристов до Белинского и Герцена, а от них — до Ленина борьба за русский язык имела в конце концов идеологические, классовые истоки.

Говоря об иностранных словах в нашем языке, мы всякий раз волей–неволей приходим к осознанию той истины, что язык не только важнейшее средство общения, но и орудие борьбы, в том числе борьбы идеологической. И здесь вполне уместно вспомнить слова А. М. Горького: нужна «беспощадная борьба за чистоту и правильность русского языка, без которой невозможна чёткая идеология».

Возвращаясь опять к книге «Живой как жизнь», заметим: такие слова, как пролонгировать, аннулировать, лимитировать, «коробят» автора не потому, что могут свободно заменяться русскими, а лишь «потому, что они вошли в нашу речь из обихода всевозможных канцелярий» (с. 93–94); такие народные формы, как «пока», «я пошёл», «вроде дождик идёт» и др. «пора амнистировать, потому что их связь с той средой, которая их породила, успела уже всеми позабыться…»; «едва я услыхал от одной очень милой медицинской сестры, что осенью она любит ходить без пальта, я невольно почувствовал к ней антипатию» (с. 31).

Откуда это? Неужели тоже результат защиты «тяготения»?

«С каким собеседником» идёт разговор, от этого зависит допустимость иностранных слов, — постоянно напоминал он и нападал на «невежд», «достойных осмеяния и презрения», которые употребляют иностранные слова наобум. Но едва дело касалось конкретных примеров (кто именно употребил слово наобум), достойными осмеяния почему–то оказывались в первую очередь колхозники: зоотехник, который сыплет словечками — «лимитирует плащ», «с женою не конфликтуем», «фактор времени» — и гордится тем, что ему доступны такие слова (с. 142–143); колхозница, которая говорит — «в нашем зелёном массиве» и тоже очень гордится, что у неё такая «культурная» речь (там же); дворник, что сказал — «в ихнем объекте» (там же), или уборщица, заявившая: «надо их отседа аннулировать» (144). Правда, автор усматривал здесь влияние канцелярии и примеры поместил в главу «Канцелярит». Но дело явно в употреблении иностранных слов без надобности.

Над такими словами в речи простого человека смеялись и раньше. Правда, смеялись господа, которые всё-таки свысока смотрели на людей без образования.

Да вот пример из шолоховского «Тихого Дона».

Помните, как «воспитывал» Григория Мелехова образованный и, к его чести, неглупый офицер сотник Копылов?

«— …А говоришь ты как? Ужас! Вместо квартира — фатера, вместо эвакуироваться — экуироваться, вместо как будто — кубыть, вместо артиллерия — антилерия. И, как всякий безграмотный человек, ты имеешь необъяснимое пристрастие к звучным иностранным словам, употребляешь их к месту и не к месту, искажаешь невероятно, а когда на штабных совещаниях при тебе произносятся такие слова из специфически военной терминологии, как дислокация, форсирование, диспозиция, концентрация и прочее, то ты смотришь на говорящего с восхищением и, я бы даже сказал, — с завистью».

В наше время, при всеобщем образовании, «необъяснимое пристрастие» идёт и от науки, слишком загромождённой иностранными словами, и от газет, не отличающихся особым пуризмом (как не вспомнить ленинское: «Именно газетный язык у нас, однако, тоже начинает портиться»), и от защитников «тяготения». Несомненно, что и глава «Иноплеменные слова» в книге «Живой как жизнь», изданной большими тиражами, плюс выступления автора по радио и телевидению — все это в сильной степени способствовало распространению мнения, что, если хочешь приобщаться к культуре, приобщайся к иностранным словам [2] Военнослужащий Ю. Сидорченко в письме от 10 ноября 1968 года в редакцию журнала «Молодая гвардия» по поводу моей статьи, между прочим, пишет: «Чтоб дальше говорить только за, я выскажу вначале то, в чём не согласен с Яковлевым. Почти всё время он говорит только о Чуковском. Чуковский любит русский язык, но он просто недооценивает вреда засорения языка иностранными словами. А ведь чистый наш язык до чего же красив!..» Дело не в том, любит или не любит. Пусть «просто недооценивает вреда». Но разве не надо разобраться в этом? .

И приобщаются. А. К. Югов хорошо высмеивал жеманных модников и модниц, что, скривив губки, поют изнеможённо: «Абсолютно не в курсе дела», вместо того чтобы сказать просто: «Право, не знаю».

Защищая «тяготение», у нас очень часто говорят о «культурном уровне» людей. И невольно думаешь: как легко поймать нашего «широкого» читателя на «культурную» приманку! Ведь сколько веков простой народ наш, известный глубоким и живым, самобытным умом, создавший и богатейший язык, способный выразить самые тончайшие оттенки мысли и чувства, — сколько веков он лишён был в массе своей и грамотности и культуры. Удивительно ли, что так велика его тяга к культуре с первых же лет Советской власти! Да взять то же «пальто», о котором ещё академик Грот писал в «Филологических разысканиях»: конечное «о» в нём «не составляет приметы рода и склонения». Чуть не сотню лет, не думая о «приметах», народ склонял его, что называется, вдоль и поперёк (и правильно делал: если попало в русский язык — изволь подчиняться его законам!). Но едва узнал он, что склонять это иноземное слово «некультурно», — с поразительной быстротой отказался от склонения. Тянулся народ к культуре — и натыкался на иностранные слова, которыми щеголяли «культурные» люди. Что ж, пусть не всегда правильно, однако осиливал и это, непривычное для себя.