Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Став пожилым человеком, Черчилль рассуждал о своих давно почивших друзьях еще из той, Викторианской эпохи, как будто встречался с ними вчера за обедом. Он будет непринужденно рассказывать о событиях, свидетелем которых был, но о которых его нынешние современники могли прочитать лишь в мемуарах или исторических трудах. Затем период ностальгии сменит грустное молчание. Оживленным дискуссиям он будет предпочитать спокойное сидение в кресле перед камином либо, в хорошую погоду, на лужайке в Чартвелле. Временами он любил сыграть партию в безик, но необходимые в игре подсчеты уже давались ему с трудом. Но все же он не любил одиночества, предпочитая, чтобы рядом с ним всегда кто-то находился, хотя и предупреждал иногда: «Прошу меня простить, но сегодня я не самый занимательный собеседник» [61]. Он мог часами сидеть и молчать, мог спросить: «Который час?» и через некоторое время снова задать тот же вопрос. Когда ему отвечали, он тяжело вздыхал и произносил: «О боже!» По словам его дочери Сары, он молчал, «потому что понимал, что сказал все, что мог сказать, написал все, что мог написать, сделал все, что мог сделать, и теперь с должным терпением ожидал наступление конца». «Должно быть, это было очень трудно для него», — считала Сара [62].

Джон Колвилл выступил с предложением, сделать Черчилля пожизненным депутатом палаты общин, но занимающий на тот момент пост премьер-министра Александр Дуглас-Хьюм (1903–1995) ответил отказом. Оно и к лучшему. Черчилль слишком чтил обычаи парламентского института, чтобы нарушить их в конце жизни. В мае 1963 года он объявил о прекращении своей парламентской деятельности. Следующие британские выборы станут первыми в XX веке, которые пройдут без его участия.

Летом 1963 года Черчилль в последний раз отправился в круиз на яхте «Кристина». В августе с ним случится очередной инсульт. Навестивший Черчилля фельдмаршал Монтгомери отметил, что его старый товарищ уже «не в состоянии читать», он «лишь лежит целый день в постели и ничего не делает» [63]. Когда Черчилль восстановился, у него хватало сил лишь на просмотр книг с картинками, а также на прослушивание военных маршей и любимых мелодий из мюзиклов Гилберта и Салливана.

Двадцать восьмого июля 1964 года Черчилль в последний раз посетил палату общин. Двое депутатов помогли ему пройти в зал заседаний и почтительно придержали, когда он, как положено, сделал приветственный поклон спикеру. Черчилль улыбнулся и сел на свое место. «Жизнь человека, которого мы сейчас чтим, уникальна, — произнес Макмиллан, которому самому уже исполнилось семьдесят лет и это выступление стало для него последним в палате общин. — Пожилые члены парламента не смогут вспомнить что-либо сравнимое с этим явлением. Молодые же члены, как бы долго ни продлилась их жизнь, вряд ли увидят что-либо достойнее» [64].

Осень 1964 года Британия провела в подготовке новых всеобщих выборов. Они прошли в октябре и принесли победу лейбористам, которые будут удерживать позиции следующие шесть лет. Черчилль отдыхал в Чартвелле; покинув его в середине октября, больше он в свое любимое поместье не вернулся. В один из вечеров после игры с Монтагю Брауном в безик он откинулся в кресле; неожиданно его голова наклонилась вперед, и он потерял сознание. Секретарь подбежал к нему и стал прощупывать пульс. Удары едва различались. Браун вызвал медсестру — они постоянно дежурили в доме. В этот момент Черчилль пришел в себя; он крепко сжал руку молодого человека и, посмотрев на него проницательным взглядом, отчетливо произнес: «Все, хватит». После чего вновь впал в беспамятство. Монтагю Браун думал, что это конец. Так думал и сам Черчилль [65], но его жизненный путь еще не закончился. Судьба дала ему еще одну возможность появиться на сцене общественного внимания.

В последний день ноября 1964 года Черчилль отмечал юбилей. Ему исполнилось девяносто лет! За день до знаковой даты у дома на Гайд-парк-гейт стали собираться люди, с тем чтобы засвидетельствовать свое почтение юбиляру. Черчилль появился в окне гостиной в знаменитом костюме-сирена и, поприветствовав всех, дал фотокорреспондентам возможность запечатлеть себя последний раз.

На следующее утро, в день торжества, Клементина пригласила в спальную супруга обслуживающий персонал — прислугу, медсестер и секретарей. Разнесли шампанское. Хозяйка дома поблагодарила людей за их преданность и заботу. Своему любимому мужу она подарила золотое сердечко с выгравированными на нем цифрами — 90. Черчилль повесил его на цепочку для часов, где был еще один подарок супруги, по случаю их помолвки: рубиновая капля крови [169]. В полдень сэра Уинстона поздравил премьер-министр. Всего в адрес юбиляра было направлено больше семидесяти тысяч поздравительных открыток и телеграмм.

Вечером для узкого круга был накрыт праздничный стол. В меню — консоме, уитстейблские устрицы, куропатка, сыр, мороженное, фрукты и бисквиты. Присутствовали в основном члены семьи, исключение было сделано только для Колвилла и Монтагю Брауна, которых пригласили с супругами, был также приглашен фельдмаршал Монтгомери, но он не смог приехать по состоянию здоровья.

«Несмотря на праздник, в глубине души мы все чувствовали, что конец уже близок», — вспоминала дочь Черчилля Мэри [66]. Ее отцу хватило жизненной энергии, чтобы встретить Новый год. Шестого января он подарил Монтагю Брауну четырехтомное издание своих речей. Решив оставить автограф на каждом из томов, на первом томе политик расписался: «Уинстон С. Черчилль», но на последнем вывел лишь литеру W. Эти тома стали последним, что он подписал [67].

Вечером 9 января по заведенному обычаю Кристофер Соамс предложил Черчиллю шампанского. Отодвинув бокал, тот прошептал: «Как мне все надоело!», а затем после продолжительной паузы добавил: «Путешествие было приятным и стоящим его предпринять, но только один раз» [68]. Это были его последние слова. На следующий день у Черчилля произошел обширный инсульт, и он впал в кому.

В августе 1934 года в статье о Гинденбурге, рассказывая о последних мгновениях жизни фельдмаршала, Черчилль писал: «Сумерки сгущаются, и наступает ночь. Пора спать. Старик впадает в оцепенение, которое тревожат кошмары, уродливые видения, неразрешимые загадки, пистолетные выстрелы. Куда же идти? Только вверх. Будет хуже? Vorwarts, только vorwarts [170], а потом наступит тишина» [69]. Вряд ли Черчилля мучили кошмарные видения и звуки пистолетных выстрелов, да и тишины в его случае тоже не будет. Правда, первые дни газеты хранили молчание. Члены семьи не хотели давать повода для обсуждений, полагая, что неизбежное случится в течение нескольких дней. Никто не мог предположить, что Черчилль будет бороться за жизнь еще две недели.