Мэриэнн Пауэр - Какая чушь [Как 12 книг по психологии сначала разрушили мою жизнь, а потом собрали ее заново] [litres]

Ее слова жалили, как осы. Мне хотелось выбежать из комнаты и выпалить что-нибудь про то, какая она критиканка, жалкая и непросвещенная, и все время только судит, но я не смогла. Я знала, что она права. Я заболела не от вируса, а от самой себя.

У меня буквально была аллергия на саму себя.

Тем вечером мы смотрели «Голос». Они только что выгнали плачущего подростка. «Какая жестокость, – сказала мама. – Мы не лучше римлян».

На следующий день я пошла к Кармеле, которой было восемьдесят пять. Ей недавно сделали операцию на бедре.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я.

– Скоро вернусь на танцпол!

– Здорово! Выглядите прекрасно, – сказала я.

И это правда. Ее тугие локоны были только что после бигуди, а лиловый кардиган отлично подходил к цветочкам на блузке.

– Красивый кардиган.

– Спасибо.

Мне стало стыдно за то, что я сидела в ее безупречной гостиной непричесанная, с неряшливым конским хвостом и в огромном свитере, в котором, вероятно, спала. Ей было восемьдесят пять, и она все еще каждый день пользовалась помадой. А я даже волосы не могла в порядок привести.

– Какая хорошая фотография, – сказала я, указав на черно-белую фотографию на каминной полке, где были она и ее муж в день свадьбы. – Вы, наверное, скучаете по нему.

– Каждую минуту каждого дня… – сказала она, посмотрев в окно; ее глаза наполнились слезами. – Но не будем об этом. Погода чудесная, не правда ли?

Я тоже посмотрела в окно, на то, как листья становятся винными и золотыми и медленно падают с деревьев. Это было мое любимое время года, а я его даже не замечала.

– Как дела в газете?

– Все хорошо. Я больше не работаю в офисе, работаю из дома, мне нравится.

– Такая свобода!

– Да, мне повезло.

– А как дела в личной жизни? Женихи на горизонте?

– Нет, на горизонте все спокойно.

Она продолжила болтать, рассказала мне про свой книжный клуб и благотворительный фонд в церкви.

На фоне звучало радио, и начались новости. Мы услышали сводку из Сирии. Я была в шоке узнать обо всем после того, как несколько месяцев избегала новостей.

– Никогда не думала, что мир будет так несчастен, как сейчас, – сказала Кармела, покачав головой. – Нужно ценить то, что у нас есть, вот и все, что нам осталось. Цени каждый день. Жизнь коротка.

– Я знаю, – сказала я. – Вы правы.

Я вышла на подъездную дорожку Кармелы и подмела листья, наслаждаясь свежим воздухом, от которого розовели щеки. Это один из моих любимых запахов. Он означает, что Рождество уже за углом, всего в нескольких ночах.

Метя по земле и собирая золотые, оранжевые и красные листья в маленькие горки, я чувствовала, как успокаиваюсь. Было приятно находиться на свежем воздухе, в физическом мире, использовать свое тело, вместо того чтобы копаться в голове. Было приятно помогать кому-то…

И тогда на меня снизошло озарение: я все делала неправильно. Мне не нужны были ангелы и аффирмации, мне нужно было сосредоточиться на том, чтобы стать хорошим человеком! Думать о других, а не о себе! Вот почему у мамы и Кармелы были эти спокойствие и умиротворенность, которых так не доставало мне – они не думали о себе, а заботились о других. Они приступали сразу к делу! Именно это мне и нужно. Я буду действовать как в старые добрые. Стану самоотверженной святой, а не самовлюбленной эгоисткой!

И тогда-то я наконец всем покажу!

Церковь пуста, не считая горстки людей, преклонивших колени у органа. В воздухе витает запах лилий. Я иду вперед, к блестящему гробу из красного дерева у алтаря. Туфли стучат по каменной плитке, и я переношу свой вес на пальцы, стараясь не издавать ни звука.

Я приближаюсь к гробу. Крышка открыта. Я подхожу ближе и встаю рядом с ушедшей. Не хочу смотреть. Никто не любит смотреть на мертвое тело – особенно если оно твое собственное.

Но я смотрю. Вот она я. Мертвая. Холодная, как камень, бескомпромиссно мертвая.

Моя кожа еще бледнее, чем раньше под слоем пудры, когда я пыталась создать фарфоровую кожу. Мои губы накрашены странным ягодным оттенком. Кто мог выбрать такой цвет? Одежда получше – черные брюки и кремовая шелковая блузка. По крайней мере, мертвая я стройнее, чем живая.

Я смотрю вверх и вижу маму, плачущую у гроба с бумажным платочком у лица. Шейла и Хелен стоят рядом с ней. Им скучно, их это все раздражает.

Я занимаю место на первой скамейке и смотрю на листок бумаги на ней – плохая ксерокопия моей фотографии. Школьная фотка. Неужели никто не нашел ничего поновее? Я смотрю на дату. На момент смерти мне сорок два. Что случилось? Глубоко внутри я знаю, что случилось.

Я сижу тихо, в той же одежде, в которой лежу в гробу. Появляется священник и начинает говорить о жизни, смерти и загадке воли Божьей, но не особенно вкладывает в слова душу. Скрывает свои настоящие чувства. Но разве можно его винить? Он совсем меня не знал.

– Я хотел бы пригласить близких Мэриэнн сказать пару прощальных слов, – тихо и торжественно говорит он, подобострастно кивает и отходит назад.

Выходит Сара. У нее хорошая прическа – волосы убраны в боб. «Прекрасно выглядишь!» – хочу сказать я, но не говорю. Сейчас не время. Она подходит к кафедре и делает глубокий вдох. Смотрит вниз на Стива и маленькую девочку рядом с ним.

«Это твоя дочь? – хочется крикнуть мне. – Так здорово! У тебя ребенок!»

Она вздыхает еще раз.

– У Мэриэнн было все, но она всегда хотела большего, – говорит она, выдвинув подбородок вперед, как всегда, когда говорит правду. – Она сама сделала это с собой, но я виню в этом себя.

Она смотрит на гроб – на меня – и снова на людей. Стив ей кивает. Стив, не слушай ее… я думала, мы друзья!

Она сходит вниз и садится рядом с плачущей Джеммой.

Потом настает очередь Шейлы и Хелен. Они поднимаются вместе. Шейла смотрит на собравшихся.

– Она оставила за собой полный хаос. Как обычно, – говорит она.

По церкви проходит легкий смешок. Ух ты! Они смеются с любовью над тем, какая я неряха! Не все так плохо! Меня знают и любят.

– Спасибо, что оставила нас присматривать за мамой, – говорит она, на этот раз глядя на гроб.

Хелен смотрит прямо в стену церкви с маской презрения на лице. На меня даже не взглянула. Они садятся обратно.

Теперь мама. Она выглядит такой старой и хрупкой, когда поднимается в своем черном платье, стискивая платок. Мне хочется обнять ее, погладить по спине, попросить прощения. Она в шоке, глаза полны слез.

– Большое спасибо всем, что пришли, вы очень добры. Я не знаю, что сказать.

Она выглядит разбитой.

– Я просто не понимаю… не понимаю, как она могла сделать это с собой.

Ее голос ломается, она сгибается пополам. Плечи дрожат. Хелен отводит ее обратно на место. По церкви прокатывается ощутимая волна гнева.