Александр Степанов - Очерки поэтики и риторики архитектуры

А в стеклянном павильоне Джонсона знаки социальной незаурядности владельца не то чтобы отсутствовали (чего только стоили самые большие стекла в Америке, отлитые по специальному заказу, не говоря уж о картине Пуссена!), однако не это было для него основным, а его экзистенциальное «Я», временно перемещавшееся в индивидуальную капсулу, которая в философском отношении обладала не столько материальностью, сколько свойством быть местом-в-природе . Но не в дикой природе, как у Кауфманов на вилле Фоллингуотер, а в цивилизованной, как у Пуссена. Я не исключаю, что идейным импульсом, побудившим Джонсона построить для себя стеклянный павильон наподобие дома Фарнсуорт, было знакомство с буддизмом, проникшим в сознание американской художественной элиты после поражения Японии во Второй мировой войне. «Лишь почитая богов и храмы побежденных, спасутся победители» 505 505 Эсхил. Агамемнон. Эписодий I, 348–350. . Американцы искали в дзен-буддизме спасения от собственной чудовищной победы. Равнопрозрачность стеклянного павильона на все четыре стороны, возможно, создавала у его обитателя иллюзию состояния «просветленного ума», испытываемого посетителями Павильона Феникса в Киото, при том что если дзен и привлекал Джонсона (чему прямых свидетельств у меня нет, если не говорить о его бритой голове и привычке располагаться на полу или на траве в каких-то явно ориентальных позах), то, скорее, эстетически.

Самое существенное отличие павильона Джонсона от дома Фарнсуорт – в том, что это именно павильон. Комнат нет ни здесь, ни там, но последствия такого решения в этих двух случаях различны. Джонсон, устроив спальню в Кирпичном доме, хотя в павильоне и стоит отгороженная шкафом широкая тахта, мог не заботиться о быте возможных будущих владельцев своего парка, окажись ими супружеская пара или семья с детьми, то есть люди, часы активной жизни которых и характер занятий не совпадают. Мис, на вилле Тугендхат разместив комнаты для дневной и ночной жизни на разных этажах, решил эту проблему для семьи любого состава. Но распространив принцип свободного плана с одного из этажей (а именно «дневного») виллы Тугендхат на единственный этаж виллы Фарнсуорт, он проявил безразличие к комфорту не только своей заказчицы, но и возможных будущих обитателей дома. Там нет спальни, которая была бы защищена от шума и света внутри дома, как и от посторонних взглядов извне. Это последнее неудобство усугублялось тем (пишу в прошедшем времени, ибо теперь в доме Фарнсуорт, как и в стеклянном павильоне Джонсона, музей), что, будучи расположен на пологом берегу всего лишь в тридцати метрах от воды, дом Фарнсуорт доступен любопытным энтузиастам речного туризма: ничего не стоит вытащить каноэ на берег и через минуту прижаться носом к стеклянной стене. В этой первой своей американской постройке Мис, воспользовавшись доверием богатой и восторженной, но не разбирающейся в архитектуре клиентки, осуществил свои представления об идеальном архитектурном объекте. Конечно, он мог снять с себя ответственность за бытовые проблемы мисс Фарнсуорт и любых будущих обитателей, отправив их на рынок недвижимости: не нравится – продай, нравится – купи. Но разве такое поведение архитектора заслуживает одобрения?

Джонсон же строил стеклянный павильон, никого, кроме себя самого, не принуждая в нем жить, и даже по отношению к себе не проявляя героической принципиальности, поняв, что не надо пытаться обеспечивать одними и теми же архитектурными средствами состояние «просветленного ума» и бытовой комфорт.

Милман-стрит близ Каштанового холма на окраине Филадельфии похожа, по нашим представлениям, на улицу в дачном поселке. Правда, нет заборов. Но летом некоторые дома едва просматриваются сквозь кустарник и кроны деревьев. В одном месте на юго-запад отходит узкий асфальтированный проезд, перспективу которого метрах в шестидесяти замыкает невысокое холодно-зеленое строение непонятного назначения. Это как раз то, о чем я хочу написать: домик, построенный Робертом Вентури для своей матери Ванны Вентури – «Мамин дом», как он часто его называл. В плане это прямоугольник шестнадцать на семь с половиной метров; высота с трубой – девять метров. Дом площадью 185 квадратных метров, с мансардным этажом, окружен восемнадцатью сотками ландшафтного сада.

Не знай я, что это жилище пожилой интеллигентной дамы, я принял бы его за мастерскую технического обслуживания – так мало в нем и от поэтики окружающих полудеревенских домов, и от модернистских вилл с их стеклолюбием: взять хотя бы находящийся на оси этого же проезда, получившего имя Санрайз-лэйн, в двухстах пятидесяти метрах северо-восточнее, дом другой интеллигентной дамы, Маргарет Эшерик, построенный тремя годами ранее, в 1961‐м, старшим филадельфийским коллегой Вентури – Луисом Каном.

Фасад «Маминого дома» – а фасад тут определенно со стороны Милман-стрит – бывает под лучами солнца только по утрам. Он растянут вширь поперек проезда и симметричен, напоминая силуэтом истребитель, садящийся на палубу авианосца (есть даже протянутый поперек трос). Технические ассоциации лезут в голову из‐за того, что слепая поверхность стены многократно превышает площадь проемов; из‐за окраски, похожей на броню боевых кораблей; из‐за широкого портала, который, не видя в нем двери, легко принять за въезд для автомобилей; и из‐за квадратных оконец, прорезанных в стене без внятного порядка, малая величина которых так соотнесена с единственным большим окном, опущенным слева почти до земли, что, собирая эти впечатления вместе, трудно понять, за что же уцепиться взгляду, как за единицу масштаба. Чему окажется соразмерен человек, появившись рядом с фасадом: большому левому окну? порталу? малым оконцам, которые, впрочем, не равны друг другу? Фасад так активно взывает к вниманию, так настойчиво озадачивает, что понимаешь: лишись он шестидесятиметровой перспективы – и львиная часть риторических усилий уйдет впустую. Чем больше будет рассматривающих, изучающих, интерпретирующих, тем лучше для автора.

Мне легче было бы принять это строение за дом адмирала, чем за «Мамин дом». Впрочем, не соответствует ли его фасад ее характеру? Пожалуй, соответствие выдержано, и этим в какой-то мере оправдываются его странности. Есть отличная фотография, сделанная утром: расступившиеся перед домом деревья позволяют охватить фасад целиком, и в портале сидит на специально вынесенном сиденье, нога на ногу, семидесятилетняя Ванна. Фотограф усадил ее так, чтобы ось симметрии дома пронзила белый, острием вниз, треугольник блузки между отворотами платья, и чтобы за ее силуэтом острый угол между затененными частями ниши был подобен углу между вертикалью средней прорези фасада и косым срезом стены. Неожиданные пересечения, острые углы, ни одна деталь не выглядит спокойно-самодостаточной, всё режет глаз и требует ответа на вопросы: почему? зачем?