Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Эту его особенность — неразрывную слитность с миром народной жизни Дона, его культурой и языком, остро почувствовал А. С. Серафимович, который справедливо утверждал, что «Тихий Дон» мог написать только человек, который родился и вырос именно в Донском краю.

«С самого рождения маленький Миша дышал чудесным степным воздухом над бескрайним степным простором, и жаркое солнце палило его, суховеи несли громады пыльных облаков и спекали ему губы. И тихий Дон, по которому чернели каюки казаков-рыболовов, неизгладимо отражался в его сердце. И покосы в займище, и тяжелые степные работы пахоты, сева, уборки пшеницы, — все это клало черту за чертой на облик мальчика, потом юноши, все это лепило из него молодого трудового казака, подвижного, веселого, готового на шутку, на незлую, веселую ухмылку. Лепило его и внешне: широкоплечий, крепко сбитый казачок с крепким степным, бронзовым лицом, прокаленным солнцем и ветрами.

Он играл на пыльных заросших улицах с ровесниками-казачатами. Юношей он гулял с молодыми казаками и девчатами по широкой улице, и песня шла за ними, а над ними луна, и девичий смех, вскрики, говор, неумирающее молодое веселье ...

Михаил впитывал, как молоко матери, этот казачий язык, своеобразный, яркий, цветной, образный, неожиданный в своих оборотах, который так волшебно расцветал в его произведениях, где с такой неповторимой силой изображена вся казачья жизнь до самых затаенных уголков ее» 7.

Мы еще вернемся к теме «язык Шолохова», его народной, во многом диалектной основе, сопоставим его с языком претендентов на авторство «Тихого Дона» — Ф. Крюкова, В. Севского, И. Родионова и других.

А пока подчеркнем: донское происхождение Шолохова, его детство в казачьих хуторах и станицах, впечатления и память детства и отрочества, которыми напоен сам воздух «Тихого Дона», — важнейший аргумент в пользу авторства Шолохова в цепи других аргументов, проясняющих проблему авторства романа, о которых пойдет речь далее.

Странно читать утверждения «антишолоховедов», будто «по своему основному происхождению и социальному положению будущий писатель был “иногородним”», «формирование молодого Шолохова протекало вне казачьей среды и казачьих традиций», будто он «никогда не работал на земле, не пахал, не сеял, не собирал урожай, не косил сено, не ухаживал за скотом или волами» 8; иными словами — не знал жизни казаков. Эти нелепые упреки сродни тем, о которых Шолохов с иронией говорил сотруднику Архива А. М. Горького И. С. Букину: «Радек обвинял меня в политической неграмотности, в незнании русского мужика и вообще деревни» 9.

Шолохов в одной из автобиографий сообщает, что его мать — «полуказачка, полукрестьянка», а сам он до 1912 года был записан как «сын казачий». Рос Шолохов в казачьих куренях, на хуторах и в станицах, в казачьей среде, среди казачат и иногородних, и подозревать его в том, что он не знал станичный земледельческий труд и быт, — это примерно то же, что подозревать Василия Белова, сына сельской учительницы, выросшего на Вологодчине, что он не знает жизни вологодской деревни.

В действительности Шолохов обладал энциклопедическим знанием казачьей жизни, был до конца своих дней погружен в нее, любил казачество, прекрасно знал его историю, его традиции, фольклор и никогда не ощущал себя на Дону «иногородним», чужим.

Редактор Вёшенской газеты А. Н. Давлятшин, часто встречавшийся с М. А. Шолоховым, многократно бывавший у него дома, свидетельствует:

«Что же прежде всего и больше всего поразило меня в облике и характере Шолохова? То, что он не только отлично знал историю, быт, культуру, привычки и нравы казаков — он сам жил в стихии культуры казачества органически. Не как влюбленный и заинтересованный, но все же внешний наблюдатель. Он жил самой активной деятельной жизнью казаков, способствовал сохранению и совершенствованию их культуры. Он был стопроцентный, простой нечиновный казак по одежде, житейским навыкам. По системе всех своих ценностей, как стало принято говорить» 10.

И еще одно крайне важное наблюдение Давлятшина, помогающее нам лучше ощутить личность Шолохова:

«Другая особенность Шолохова, пожалуй, вытекающая из первой, — поразительное сходство со своим (да и нашим) любимым героем Григорием Мелеховым. Непокорный нрав, повышенное чувство собственного достоинства, бесстрашие перед лицом опасности в сочетании с душевной отзывчивостью, магнетической властью над людьми, эмоциональной взрывчивостью и отходчивостью ... Впрочем, едва ли можно перечислять все качества личности Шолохова, так великолепно выраженные в “Тихом Доне”. Этот букет человеческих качеств я назвал бы атаманским букетом. Разве в известных нам донских атаманах, начиная от Степана Разина, они не выразились так же ярко, как в Григории Мелехове?» 11.

«Тихий Дон» это, прежде всего, — роман о Вёшенском восстании, его истоках, развитии и причинах, а также о последствиях этого восстания не только для Дона, но и для всей страны.

И если возникает вопрос о «жизненном опыте» его автора, о постижении им Гражданской войны, то необходимо говорить не вообще о «жизненном опыте» автора «Тихого Дона», а о знании им событий Гражданской войны на Верхнем Дону в 1919 году.

Как уже отмечалось, Вёшенское восстание явилось таким событием Гражданской войны, которое — при всей его важности — к моменту написания «Тихого Дона» (да, фактически, и по сей день) было совершенно лишено какой бы то ни было историографии. Письменных источников о нем не существовало. О нем знали и помнили только его участники и очевидцы, как с той, так и с другой стороны, проживавшие на Верхнем Дону или ушедшие в эмиграцию.

Вот почему в основу романа — прежде всего глав, посвященных истории Вёшенского восстания, — могли лечь только собственный жизненный опыт автора и, конечно же, воспоминания его участников и свидетелей.

Драматические события на Верхнем Дону — героическое восстание казаков и беспощадное его подавление, оставившее трагический след почти в каждой казачьей семье, — в середине 20-х годов были не просто воспоминанием и устным преданием, но кровоточащей раной для большинства жителей Верхнего Дона. Раной, которой не давали зажить преследования и аресты его участников, продолжавшийся в 20-е и 30-е годы террор по отношению к казачьему населению.

Роман об этом трагическом событии невозможно было написать человеку со стороны. Трагические перипетии восстания мог знать — и рассказать о них людям — только тот, кто принимал участие или хотя бы был свидетелем этих событий, или же человек, которому участники восстания — в условиях продолжающегося антиказачьего террора — могли довериться и рассказать правду о восстании.