Алёна Харитонова - Жнецы Страданий

Колдун только рукой махнул и отвернулся, подзывая кого-то из молодших.

– Веди, распрягай. Да девку не тронь, ежели увяжется. Гляди только, чтобы за ворота не потащилась.

Паренек понятливо кивнул. Лесана же приостановила кобылку, глядя на скаженную. Та вся была какая-то нелепая. В пепельные кудри вплетены без порядку и гребня цветные нитки с привязанными к ним перышками, неровными бусинами, полосками тряпок, на опояске болтаются на привесках разной длины все те же перышки, увядшие цветы, палочки, еловые и сосновые шишки.

– Родненькая, – обратилась к обережнице девушка, глядя снизу вверх, – место темное тут у вас. Холодное. И ты, вон, озябла.

Выученица Клесха с удивлением смотрела в беспокойное лицо. Девушка оказалась миловидной, с пухлыми губами, курносая, но глаза… темно-карие, с широкими синими дольками в каждом. Безумные, дикие, словно не человек смотрел, а зверь. И в зрачках будто искры просверкивают.

– Ты чья будешь? – слегка наклоняясь и вглядываясь в незнакомку, спросила Лесана.

– А ничья. Ничья уже, миленькая. Сама своя. Тоже вот, как ты, зябну. – И она потерла узкие плечи. – Зябну…

– Иди в Башню целителей, – сказала ей воспитанница Цитадели, видя, что блаженная забеспокоилась. – Там тебе питья горячего дадут. Мигом согреешься. Иди, иди…

Дурочка закивала, торопливо закланялась.

– Ой, пойду, пойду, родненькая, а ты сама-то как же?

Ратница улыбнулась:

– А я не зябну.

С этими словами она тронула поводья, принуждая кобылку идти со двора и гадая про себя – возьмутся ли Ихтор, Руста или Майрико лечить скаженную от помутнения рассудка? Девушка была хорошая – добрая, с открытым лицом, теплой улыбкой и ямочками на щеках. Таких в Цитадели редко видывали.

Тяжелые створки ворот закрылись за спиной у Лесаны, и уезжающая не заметила, каким долгим, полным тоски взглядом смотрит ей вслед блаженная странница.

– Как же не зябнешь, родненькая, – шептали пухлые губы. – Я же вижу – во льду ты вся.

С этими словами дурочка заволновалась, закружила по двору, не замечая глумливых насмешек послушников-парней. Она словно заплутала – глядела то на одну высокую стену, то на другую. Потом замерла, прислушиваясь к чему-то, и вдруг… суета и дрожь слетели с нее. Уверенной походкой девка отправилась к дверям главной твердыни, многоярусной каменной громады.

– Иду, иду… Иду… – шептала странница, спеша по каменным переходам. – Иду…

Она шла и шла, будто давно знала путь, будто бы уже бывала тут ранее. Шла, запрокинув голову, слыша лишь ей ведомый зов.

– Иду, иду…

На верхнем ярусе у одного из окон стоял высокий мужчина. Он привалился к неровной холодной стене, закрыв глаза. Жесткое бледное лицо было застывшим, словно каменным. Уставшим.

– Свет ты мой ясный, – тихо и радостно сказала чужинка, всплеснув руками. – Вот и нашла тебя!

И она шагнула к обитателю Цитадели, протянула руки, коснулась ими впалых щек.

– Свет ты мой ясный…

Донатос распахнул глаза и застыл: на него смотрели два темных омута с призрачными искрами в глубине. Колдун стремительно падал в эти омуты, не в силах сделать и вдоха, не видя ничего вокруг. Дыхание перехватило. Откуда-то издалека донеслось:

– Свет ты мой ясный…

И сердце будто стиснули раскаленными клещами.