Сергей Самаров - Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый

Судиша доводился посаднику Ворошиле даже каким-то дальним родственником, и был человеком в окрестностях известным, умело управляющим всем большим хозяйством главного городского капища, волховской школой, и множеством подчинённых ему волхвов, послушников и учеников волхвов. Впрочем, в это капище люди приезжали со всей земли русов, а не только из столицы княжества. И к тому же волхв входил в боярский совет при князе Здравене, то есть, принимал участие в решении важных вопросов в жизни варягов. Верховный волхв, в отличие от своего вестника-привратника, не так откровенно проявлял торопливость, хотя вышел из своей избушки-кельи тоже без задержки, запахивая на обширном животе чёрный меховой плащ, из под которого высовывалась длинная, из белёного льна волховская рубаха, вышитая по нижнему краю чёрными посолонями с красным посередом. Но он то ли вообще не умел ходить быстро, то ли просто не любил это делать, и потому с годами воспитал в себе неторопливую и солидную манеру передвижения, приличествующую его сану. Но гости, уважая этот волховской сан, вежливо дожидались.

– Я был намедни утром в Русе, – сказал, приблизившись, Судиша, величественным кивком головы ответив на приветствие, и сложив руки на авторитетном животе, – князь Здравень вызывал всех окрестных волхвов. Но с вами свидеться, вот, не довелось. Поспешал по другим делам…

– Я знаю, – сказал посадник, – князь Здравень рассказывал мне о своём сне. Мы пришли, брат, поговорить как раз об этом.

– Я уже всё сказал князю, и не знаю, чем смогу помочь вам… Сон никому не надо стараться воплощать в явь, он сам собой воплотиться, когда тот час наступит, потому что сон сей есть не суть земных дел, а продолжение замыслов богов. А их торопить, как вы знаете, не гоже…

– И нам, быть стало, вообще ничего не делать? – насупившись, спросил посадник.

– Свои дела. Только свои дела насущные, и про сон княжий до поры забыть. Своих дел, чаю, у всех хватает. И чем выше звание, тем больше дел.

– Тебе многое дано, волхв, – сказал воевода с присущей всякому хорошему вою прямотой, чуть-чуть похожей на грубость, но таковой, по сути дела, не являющейся, – ты ведь беседуешь с богами, и они бывают с тобой откровенны. И нам хотелось бы услышать, что боги говорят о будущем тех, кто живёт вокруг Ильмень-моря с той и с другой стороны. Ты знаешь, что произойдёт сегодня к утру?

– Сегодня к утру рассветёт, как рассветало всегда… – ответил волхв, пытаясь уклончивостью своего ответа обойти прямой вопрос. – И что бы ни делали люди, вся Явь остаётся прежней, и продолжит жить, как заведено Сварогом…

– Сегодня рассветёт раньше!

– Отчего вдруг так? – не понял волхв, но заметно было, как он насторожился, чувствуя двусмысленность сказанного.

– Славен будет гореть… Ярко гореть, опережая рассветное сияние неба… И что станет после этого? Вот с чем мы пришли.

Судиша долго оценивал серьёзную новость, и, наконец, ответил:

– С такими вопросами, я думаю, надо обращаться прямо к Видящим. Съездить, к примеру, к старцу Вандалу. Мы же, простые волхвы, только смиренно передаём богам просьбы людей, и ждём, когда боги выполнят их. Или задаём вопросы, на которые ждём ответа столько, сколько боги соизволят заставить нас ждать… Но вашу просьбу я могу передать Перуну. Может, Перун ответит сразу, может, пожелает ответить после, этого я не знаю. Пойдёмте, коли так…

Верховный волхв сделал широкий приглашающий жест, обрисовав полукруг вокруг своего живота. Живот позволил жест без труда превратить в величественный.

За главным тыном, внутри, помимо грубых тесных изб, в которых жили волхвы, стоял ещё и внутренний тын, не такой основательный, как внешний, но тоже крепкий, и, наверное, тоже незыблемый. Именно там, как гости знали, располагалась вырезанная из цельного дубового ствола златобородая и среброкудрая статуя Перуна с лиловыми и с золочёными многоветвистыми молниями [175]в одной руке, и с золотым топором в другой. Там же, вокруг статуи, младшие волхвы жгли на ровном расстоянии один от другого восемь высоких непотухающих костров, издали сливающихся в единое свечение. Днём вокруг этих костров всегда скакали любимицы волхвов – ручные сороки, постоянно живущие в капище [176].

Пригласив гостей, волхв Судиша сам, не оглядываясь, пошёл первым, ступая всё так же неторопливо. Внутренний тын ворот не имел, но был выставлен не по кругу, а по незавершённой спирали, и один край этой спирали на добрый десяток шагов заходил за другой край. Таким образом пройти сначала пришлось между двух высоких стен, изузоренных искусной резьбою с растительным и животным орнаментом, в который периодически включались различные символические знаки солнца и грома [177], и только потом гости смогли попасть к величественной статуе Перуна. И воевода, и посадник хорошо знали, что лучшие резчики русов в течение целых ста с лишком лет работали над этой статуей, доводя её до соответствия своим представлениям о грозном боге. Каждый хотел внести свою запоминающуюся характерную деталь. И именно потому, наверное, Перун всегда казался многоликим – и сильным, и грозным покровителем воев, и добрым и справедливым судьей в делах Прави, явившихся в Явь, и заботливым дарителем дождя в сухую пору, и разгоняющим тучи в ненастья, дарителем весны и возрождающий плодородную жизнь. И каким только нельзя было увидеть бога, было бы желание увидеть…

Оказавшись за внутренним тыном, верховный волхв, сделал лишь величественный кивок, объёмный живот не позволил поклониться до самой земли, только едва-едва прикрытой здесь плотно утоптанным снегом. Низкие поклоны отвесили Перуну посадник Ворошила с воеводой Славером. Оба бывали здесь не однажды, и каждый раз поражались Перуну, увидев его иначе, чем раньше. Поразились и теперь, и замерли, всматриваясь в статую и в происходящее вокруг неё.

Перед статуей, Около каменного кольца предназначенного для жертвоприношений и даров, внутри огненного кольца, скрытого от зимнего гасящего ветра плотно поставленным тыном, полукругом стояли восемь молодых волхвов. Старший из них низким раскатистым голосом пел старинные перуновы гимны:

Остальные волхвы ждали своей минуты, и хором подпевали славление высокими, почти по детски чистыми и звенящими голосами:

Эхо гуляло среди высокого тына, поднимаясь к облакам. Старший волхв начинал снова: