Лев Прозоров - Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия

Златко лежал неподвижно, раскидав руки. По золотистой бороде текла из носа и губ густая кровь. А на промятой камнем груди таял чёрный коловрат.

Воронов Златко не было видно. Перепуганные и озлобленные волки метались под копытами, набрасывались, не разбирая больше своих и чужих. Двое грызли, сбивши с ног, поднятых, третий вцепился в бедро воеводиному скакуну.

— Догада! Перенимай серых! — крикнул Коловрат.

Пять камней прочертили воздух — и теперь уже ни один не лег мимо полка. Трое пришлись в толпу поднятых и сторонников. Двое… двое достались навьим. Побратимам по Пертову угору. Поднятые, которых они держали, колодами повалились наземь — и в прорехи с восторженным визгом рванулись вражьи конники.

Что же это? Кончился, наконец, запас наварившегося на их кости в Котле Хозяина непрожитого? Или…

Коловрат застонал, посылая клинок в глазницу хвалисского [230]шлема.

Камни! Он много раз слышал, что воины Велеса были заговорены от железа — но не от камня!

Теперь уже ударила дюжина камней. И четыре побратима рухнули наземь.

— Вот теперь, Догада, нам и славу споют! — выговорил Коловрат, снося руку замахнувшегося на Догаду копьем чужака.

— Поглядим… — проговорил Догада, скаля из бороды, которой оброс еще с безумной и напрасной скачки от Чернигова к родному городу, волчьи зубы…

Темное облако собралось над ним — и сквозь метель рванулось туда, где стояли, изрыгая смерть, камнебойные машины чужаков.

Чернокосый тангут с визгом выронил каменное ядро и схватился ладонями за залитое кровью лицо. Загудела втуне спущенная тетива — стрелки разбегались от воротов, размахивая руками над головой. Туча чёрных птиц обрушилась на камнеметы, на тех, кто стоял вокруг них.

— Защищать Повелителя! — раненым тигром заревел Непобедимый, сухой рукой заслоняя здоровый глаз и вслепую размахивая саблей. — Защищайте Повелителя! Лучников сюда!

И с несказанной радостью услышал пение тетив грозных монгольских луков. Даже с гордостью — луки били от черной юрты! Его нукеры успели первыми! Почти сразу же радующий сердце звук раздался от белого шатра — синие нукеры тоже принялись расстреливать клубящееся над камнеметами облако.

Вскоре камнеметы заговорили опять…

Поднятых больше почти не было. Он истратил их всех, бросив в отчаянную попытку прорваться к белому шатру и порокам. Навьи сомкнулись вокруг редеющего отряда сторонников, большая часть — уже пешие. Даже от поднятых коней с отрубленными или поломанными ногами проку мало. Но меч в его руке — уже третий — продолжал рубить. Рубить, хотя красный туман уже развеялся.

Тот, до кого он дотянется, уже никогда не убьет русича. Не сожжет русского дома. Не протянет смуглых лап к русой косе.

И когда свет пасмурного дня, для глаз навьего почти нестерпимо-яркий, заслонило каменное ядро, он успел подумать только: «Жаль»…

А камни летели. Летели и падали.

Чурыню било на его кресте, било страшно. Что-то испуганно кричали соратники снизу, о чем-то спрашивал Роман, ворвался и убежал чужак в чёрном. Это он хотя бы видел — хотя слышать уже ничего не мог. Потом накатила тьма.

Сквозь неё, как сквозь сон, почувствовал, как отцепляют от креста запястья, перевязывая толстенной веревкой, как в обвисшее тело упираются острия копий. Выволокли во двор. Тьма перед глазами медленно расходилась.

Зря. Лучше б не расходилась, лучше бы он так и остался в той тьме.

Воевода лежал на снегу. Вместо груди — страшная вмятина-чаша, полная крови. И дивно спокойное лицо, сомкнутые веки, стальная борода, сталью отливают рассыпавшиеся волосы. Из стиснутой руки так и не выдрали рукоять широкого кривого клинка c иззубрившимся в сече лезвием.

Как сквозь сон услышал голос спрашивавшего о чем-то Батыя. Словно на том же невнятном языке окликали сзади соратники. Чёрные нукеры попятились, сторожа наставленными копьями каждое его движение.

Чурыня упал на колени.

Всё.

Это всё. Если б хоть трое наших остались на ногах — он не лежал бы здесь.

Чурыня-черниговец поднял голову. И увидел, как расступаются тучи.

Самое время. Он даже не стал закрывать глаз, готовясь подставить лицо беспощадной белизне.

Ничего не случилось. Зимнее солнце больше не слепило. Не жгло.

Ты больше не нежить, Чурыня. Ты не навий.

Ты рад?

И тогда он заплакал.

Что-то снова прозудел над ухом толмач, и осмелевший нукер шагнул вперед, ударить непонятливого пленника древком копья, но движение руки Джихангира остановило его, принудив с поклоном отступить.

Нет смысла бить пленного мангуса — или уже бывшего мангуса?

И так все ясно.

— Хороший пир он устроил нам, Непобедимый, — сказал Джихангир, не оборачиваясь. — У нас не хватит войска, чтобы идти дальше. Надо поворачивать на полдень, к степи.

— Да, о Повелитель… — Пёс-Людоед угрюмо кивнул. Действительно, пора возвращаться. А жаль, о большом городе на полуночи пленные рассказывали много завлекательного… но войска действительно осталось мало. Слишком мало. Пожалуй, только и хватит, чтобы добраться до степи живыми — и не настолько слабыми, чтобы в Каракоруме сочли, что улус Джучи стал легкой добычей.

— Тысячники. Сиятельные братья мои, — без выражения проговорил Джихангир. Названные приблизились. Брезгливо ступал Хархасун, Гуюк, уже начавший отмечать победу, двигался валкими, неверными шагами, за ним шел Орду, затем — остальные Сиятельные ханы и тысячники — уцелевшие в битве и новоназначенные.

— Смотрите! — сказал Джихангир, протягивая руку к лежащему у его ног богатырю. — Смотрите, как надо быть преданным своему Повелителю! Этот человек ради своего уже мёртвого хана стал колдуном, научился поднимать мёртвых, отдал свою душу тьме! Кто из вас способен на такое ради меня?! Вечное Синее Небо, почему у меня нет такого воина? Клянусь, я держал бы его возле самого сердца…

В голосе Джихангира прозвучала лютая, как здешняя зима, тоска. Он замолчал. Молчали и слушавшие.

— Где назвавшийся Анапосопосом? — равнодушно вопросил в пространство Джихангир.

— Слуга Повелителя здесь.

— Подойди к нам. Какой награды ты желаешь за помощь?

Тот, Кто Без Лица, приблизился.

— У народа слуги моего Повелителя есть три сильных врага. Народ сельджук и народ болгар отняли наши земли. Народ франков [231] — вы зовете его ференги — отнял наш самый главный город. Ничтожный слуга не мечтает ни о чем, кроме того, чтоб всем этим врагам было нанесено столько ущерба, сколько сможет несокрушимое воинство Повелителя. Твой полководец, возможно, поведает тебе, если еще не поведал — награда, которой осмеливается просить ничтожный, велика, но соразмерна…

— Мы подумаем, — тем же безразлично-усталым голосом посулил повелитель и повернулся к белому скакуну, у стремени которого четверо синих нукеров уже сложились в живую лестницу.