Роберт Хайнлайн - Избранные произведения в одном томе

Герб сказал:

— Любого, кого только можно отвратить от писательского ремесла, следует отвращать. — Он поежился. — Кроме того, мысль о том, чтобы работать на одной клавиатуре, меня коробит. Я уж скорее поделился бы с кем-то зубной щеткой.

— Я точно так же отношусь к своим саксофонам, — признался я.

— А я точно так же отношусь к деньгам, — абсолютно серьезно проговорил Пол.

— Банкомат, — съязвил я.

Герб сдвинул брови.

— Пожалуйста, давайте не будем коверкать язык. Для меня «банкомат» в данный момент — это тот, кто принесет мне баночку пива.

Пол театрально вздохнул, встал и направился к холодильнику, ставшему одним из многих усовершенствований в нашей каюте.

— Тебе тоже, Джоэль?

— Конечно, — сказал я. — Я так понимаю, вы пришли за очередной порцией.

— Ты смог бы найти минутку для меня? — спросил Пол у Герба. — Уже месяц прошел.

Время телепатической связи у Герба обычно было расписано очень жестко, и режим становился все более плотным на протяжении полета, а объем информации, которую могли получить только он и его коллеги, Стефани Гаскин и Джин Руббикко, постоянно нарастал. В данное время Гербу было очень непросто отвлекаться на такую чепуху, как краткое содержание серий мыльной оперы. Но, будучи курильщиком, он сочувствовал наркоманам любого сорта. И Пол был получателем около четверти объема обычного, ежедневного трафика информации.

— Да, найду — но лишь потому, что я только что придумал такую чудовищную шутку, что почти утратил желание жить.

Пол принес нам и себе по откупоренной банке пива и сел. На самом деле, на корабле имелись нормальные стеклянные кружки — они были надежно упакованы, чтобы мы смогли пользоваться ими, когда долетим до Браво.

— Ладно, я сел, и пиво у меня есть. Слушаю внимательно.

Он замер в предвкушении.

— Ты проводишь половину своего рабочего дня, следя за ростом и падением акций, тебя волнуют цены на то и на это. А потом ты являешься сюда и пристаешь ко мне, чтобы я дал тебе возможность узнать насчет твоих возлюбленных актеров и долбаных сцен.

Я застонал. У Пола покраснели краешки ноздрей.

— Если ты называешь сцены из «Корри» долбаными, гад ты такой, я рад, что пописал в это пиво.

— Я говорил о спирте, который подают в «Возвращении гребца», дурень.

Пол расслабился.

— Ну ладно. Спирт все стерилизует.

Я сказал:

— Если бы это было так, то человечество вымерло бы давным-давно.

— И не было бы даже второго поколения ирландцев, — согласился Герб.

Теперь странно вспоминать, что это были последние слова, которые я произнес в тот день. Реальность откалывает такие номера, каких не подбросит никакая литература.

— Я очень ценю твою помощь, Герб, — сказал Пол. — Когда мне зайти, вечерком?

Герб сверился с расписанием.

— Посиди тут. Подожди немного, сможешь взять с собой распечатку. Я как раз собирался выходить на связь. Я всегда сначала закрываю личные вопросы, так что, если у кого-то не хватает времени, я не виноват.

— Ты уверен? — спросил Пол. — Мне бы не хотелось… мешать.

— Не помешаешь.

— Ну, тогда — отвлекать. Лишняя работа…

— У тебя комп с собой?

— Конечно.

Он вытащил из кармана мини-компьютер и раскрыл его.

— Давай сюда, — распорядился Герб. — Я внесу в него информацию, отдам тебе и займусь своими делами. Обойдемся без перезаписи.

— Хорошо. Спасибо.

Пол включил дисплей, открыл свой почтовый ящик, отключил дисплей и передал компьютер Гербу. Герб положил мини-компьютер на стол и даже не удосужился включить дисплей. Он придал своему рабочему креслу более удобную конфигурацию и поставил банку с пивом так, чтобы до нее было легко дотянуться левой рукой.

— Ты уверен, что мое пребывание здесь не… Не знаю, как лучше выразиться… Не помешает тебе сосредоточиться?

Я фыркнул.

— Нет, если только ты себя не подожжешь, — заверил его Герб. — Но будь настороже: твой комп может в самый неожиданный момент полететь в твою сторону, и вектор я точно предсказать не могу.

— Это так любезно с твоей стороны.

— Не забудь об этом, когда я на коленях буду выпрашивать у тебя ссуду, — хмыкнул Герб. — До встречи, джентльмены.

Он прикоснулся пальцами к клавиатуре компьютера Пола, закрыл глаза и отвернулся. Его лицо всего за несколько секунд сменило целый ряд самых разных выражений, и наконец эта последовательность завершилась ехидной ухмылкой. Его пальцы забегали по клавиатуре настолько быстро, что казалось, будто клавиатура его даже как бы стопорит.

Около половины минуты мы с Полом зачарованно наблюдали за ним.

— Господи, посмотри на его лицо, — прошептал Пол. — Трансцендентальность. Это сверхъестественно. Я бы все отдал за его дар.

А вот это была последняя фраза, произнесенная Полом. Клянусь.

Я собирался сказать ему, что шептать необязательно, что он может сейчас петь во всю глотку, а я могу аккомпанировать ему на тенор-саксе. Но тут мы оба заметили, как изменилось выражение лица Герба. Вся трансцендентальность начала его покидать.

Сначала он нахмурился. Потом перестал набирать текст, замер. Потом начал делать вдох. При этом у него медленно, но верно отвисала челюсть. Его брови мало-помалу поднимались все выше и выше. Удивление. Изумление. Из-за того, что брови вздернулись, Герб был вынужден открыть глаза, и глаза у него очень скоро стали преогромными. Тревога. Недоверие. Страх. Паника. Ужас. Неверие. Оцепенение.

Все это произошло секунд за десять. Может быть, прошло даже меньше времени. Но я никогда не забуду даже тысячной доли каждой из этих секунд.

Мы с Полом поняли: случилось нечто ужасное. Герб побледнел, у него на лбу набухли вены, будто макаронины, мышцы шеи напряглись и окаменели. Я мог думать только об одном — что у него начинается инсульт. Он наконец сумел сделать вдох широко открытым ртом. Я боялся, что он не сумеет сделать выдох.

А потом я испугался, когда он выдохнул. Наверное, это был самый ужасный звук, какой когда-либо исходил из глотки человека. А у Герба были очень большие легкие.

Сам дьявол, наверное, пожалел бы человека, который так страшно кричит.

Может быть, и пожалел: через одну-две секунды взорвались все микрофоны в каюте, а из-за этого нарушился также прием видео. Вы видели и слышали материалы обо всем, что случилось на корабле, и вы знаете, как мучительна, как душераздирающа эта пара мгновений. Прошло еще секунд пятнадцать. Я все слышал «живьем», в относительно небольшом помещении, но не оглох, хотя мне очень хотелось оглохнуть.

Сначала это был крик боли, быстро сменившийся безумной агонией, и так продолжалось, казалось, миллион лет, потом на смену агонии пришло отчаяние, а на последних секундах к отчаянию примешались невероятная тоска, невыносимая печаль.