Роберт Хайнлайн - Избранные произведения в одном томе

— Пусть кто-нибудь расскажет мне, что было, пока я отсутствовал. Хоть что-нибудь уже известно!

— Все в Солнечной системе мертвы, — бросил Герб, едва повернув голову ко мне. — Все прочие сведения поступают со скоростью света. Извини.

Я пожалел, что не спросил о чем-нибудь другом.

— А точно, что не только на Зем…

— Сестра-близнец Джина, Терри, находилась за Юпитером. У нее было время понять, что она видит. Бедная женщина. Проклятие пришло с Солнца со скоростью света. Что и требовалось доказать.

Я забыл о том, что уже догадался об этом, лежа в капсуле автомедика. Еще один дурацкий вопрос. Соломон сказал:

— Судя по отрывочным данным, имеющимся в нашем распоряжении, превращение массы Солнца в энергию имело эффективность не менее девяноста процентов, но вполне могло быть и стопроцентным.

Если и можно что-то добавить к этому утверждению, ни у кого из нас слов не нашлось.

— А есть хоть какое-то согласие насчет того, что случилось? — наконец выдавил я.

Каюту наполнил аромат свежесваренного кофе. Соломон фыркнул:

— Для начала нам нужно договориться о том, сколько ангелов смогут сплясать на булавочной головке [324].

— Соломон… — проговорил Пэт. Герб сказал:

— Он хочет сказать, что это религиозный вопрос.

Пэт явно оскорбился.

— Вот именно, — кивнул Соломон. — Каждый в конце концов выскажет четкое мнение, основанное на интуиции, но никто не сможет свою точку зрения защитить. Первые хоть сколь-нибудь надежные данные доберутся до нас только через несколько лет. И я сомневаюсь, что это что-нибудь даст. Не думаю, что до конца моей жизни будет найден ответ на этот вопрос. Разве что только на уровне веры.

— А мне даже не хочется употреблять в этом контексте слово «религия», — сказал Пэт. — У меня просто мурашки по коже.

— «Лезвие Оккама», — проворчал Герб, поставив передо мной чашку с ирландским кофе, он и себе сварил порцию.

— Что-что? — переспросил Пэт.

— Мы забыли про «Лезвие Оккама» [325].

— Что-то не пойму, — признался я, но я видел, что Соломон понимал, о чем речь. Герб сел и сделал глоток кофе.

— Небеса всегда были полны вещами, которые мы не могли объяснить, — сказал он. — И так происходит до сих пор. Аномалий всегда хватало. Вспышки гамма-лучей. Исчезающая материя. Квазары. Десятки подобных явлений. Несколько поколений астрофизиков сделали карьеру, создавая различные сложнейшие объяснения для каждого из этих явлений — и часто эти объяснения были просто блестящими. Но одно объяснение всех этих аномалий, вполне вероятное, этими учеными никогда не рассматривалось. Или, по меньшей мере, всякий, кто пытался это объяснение высказать, тут же лишался хотя бы толики уважения в научных кругах.

— Ой, Герб, только не это!

Он кивнул.

— Гипотеза о том, что все эти явления — результат разумного творения.

Пэт хотел что-то сказать, но лишился дара речи.

— Вот-вот, — кивнул Герб. — По какой-то причине мы отдали этот термин на растерзание богословам, а они прилепили его к своим тупым божествам, а потом у нас возникло отвращение ко всякому желанию понять суть разумного творения.

Слово взял Соломон:

— Он прав, Пэт. Как только ты отбросишь беспочвенную мысль о том, что разумный творец — это непременно бог, сразу становится легче думать об этом. Ничто, кроме уймы мертвых глупцов, не говорит о том, что разумный творец всенепременно должен быть всемогущим — он просто должен быть могущественнее нас. Он и всезнающим не должен быть — он просто должен быть умнее нас.

Герб сказал:

— И самому господу богу известно, что нет причины, почему разумный творец должен — или даже может быть всемилостивым. Он даже не обязан быть таким добрым, как мы. А мы — свиньи, летающие на звездолетах.

Пэт изумленно раскрыл рот. Я, кажется, тоже.

— И наконец, — сказал Соломон, — никто не говорит о том, что разумный творец должен быть один и сколько их должно быть вообще.

— Мы нашли разумную жизнь на Марсе и Венере, — заметил Герб. — Но совсем ничего не обнаружили за пределами Солнечной системы. Марсианская жизнь и венерианские драконы показались нам настолько… незначительными, что о них стало легко и просто забыть. Даже после того, как мы удосужились забраться дальше и посмотреть своими глазами, больше десятка раз мы находили целые звездные системы, населенные существами, не более разумными, чем кошки. И по какой-то причине мы решили, что мы — единственные разумные существа в Галактике. А не надо нам было быть такими самоуверенными. Стоило поискать более осмысленные объяснения.

— Мне это очень, очень, очень не нравится, — заявил Пэт. — Просто ненавижу, когда так говорят.

— У нас у всех такая же проблема. Но ненависть не добавляет ясности.

Я почувствовал сильнейшее необъяснимое желание включить какую-нибудь музыку. Подумал, что от этого нам всем станет лучше. Я быстро пробежался по каталогу и уже собирался включить одну из моих самых любимых старых джазовых записей, совместный диск Чарли Хейдена и Гонзало Рубалкабы [326]. Эта музыка всегда успокаивала меня, когда мне это было нужно. Но как раз перед тем, как я успел щелкнуть значок «включить», мне на глаза попалось название альбома. Он назывался «La Tierra del Sol» [327].

И все пьесы этого альбома были посвящены умершему человеку, их автору.

Я отключил дисплей. Вот тебе и великая сила искусства. У меня хранились тысячи разных альбомов, но мне вдруг расхотелось слушать музыку, написанную теми, кого уже нет. Я гадал, сумею ли извлечь хоть один звук из своего саксофона, когда в следующий раз возьму его в руки.

— Почему это не могло быть природным явлением? — требовательно вопросил Пэт. — Мне кажется, что именно так следует применить «Лезвие Оккама». Принцип «Лезвия Оккама» как раз говорит о том, что не нужно без необходимости все усложнять. Что наименее вероятно? Одно-единственное космическое событие, которое мы пока не в силах объяснить? Или Галактика, кишащая монстрами-убийцами, умеющими отлично прятаться. Разве этим могут объясняться десятки астрофизических загадок?

— А что говорит Мэтти? — спросил я.

Молчание моих друзей подсказало мне, что я снова задал неудачный вопрос.

— О, черт …

— Не сердись на него, Джоэль, — сказал Соломон. — Каждую минуту в течение последних шести с половиной лет он молился богу, в которого, насколько мне известно, он даже не верил, — молился о том, что бы ошибиться, что с Солнцем все в порядке. Но он знал, что не ошибается; вот почему у него поехала крыша. Результаты наблюдений, проведенных им в то время, когда мы покидали Солнечную систему, подсказали ему, что происходит что-то беспрецедентное и страшное. В своем деле он слишком хорош, чтобы ошибиться. Но столкнуться с подтверждением своих догадок — это оказалось ему не по силам.