Григорий Крячко - Суррогат мечты

По крайней мере, в нем не имелось кучи электронной начинки, которую гораздо проще и фатальнее сводили с ума царящие в Зоне неведомые силы. А значит, создатели приборов не могли защитить от них свои творения. Но примитивным техническим штучкам вроде этого дозиметра все было нипочем. Чем проще прибор – тем меньше шансов, что он сломается. Кстати, по этим же соображениям часы на левом запястье человека были механические, старые, с потертым от времени стеклом «командирские», которые работали и работали уже добрый десяток лет. И, в принципе, имели шансы надолго пережить своего хозяина. Как и многие вещи в Зоне.

Человек все время смотрел под ноги и шел не спеша, и потому вовремя заметил в траве ржавые, но все еще густые петли колючей проволоки. Там и сям виднелись рухнувшие от времени подгнившие столбы, на которых шпалерами и держалась когда-то «колючка». Наверное, лет двадцать назад, еще после Первой Аварии здесь уже тогда находилась площадь повышенного радиационного заражения, почему ликвидаторы аварии и поставили здесь заграждение, чтобы не забрел кто попало. Ну, а со временем дожди и время сделали свою работу, и теперь заграждение превратилось просто в ржавую, перепутанную, но довольно опасную ловушку для невнимательных посетителей поля.

Человек плохо знал этот район Зоны. Сам он здесь был давно, года два назад, и не один, а тащился замыкающим в колонне таких же как он авантюристов, и ему, как новичку, не было времени вертеть головой по сторонам и рассматривать многочисленные диковины. Остаться бы в живых, не проморгать какую-нибудь пакость и не заработать зуботычину от более старших и опытных – вот в чем был смысл его тогдашнего существования. Теперь человек давно уже ходил один и полагался только на себя. Работала старая и мудрая поговорка: «Хомо хомини люпус эст». Здесь эта истина проверялась, пожалуй, как нигде.

Перешагнув через ржавые витки «колючки», человек прошел еще шагов десять, убедился, что дозиметр успокоился и медленно откинул с обтянутой резиной маски головы капюшон плаща, а потом и вовсе снял противогаз. Прищурился, глядя на небо, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, вентилируя легкие от насевшей внутри мокроты.

Лицо странника никто не назвал бы красивым. Довольно молодое – лет тридцать пять, самое большее – его справа уродовал длинный и плохо заживший шрам, тянущийся от виска к подбородку, в районе скулы еще и ветвился, едва не задевая глаз. Края раны в свое время, видимо, так и не удосужились зашить, и плоть срослась как попало, отчего правый уголок рта так навсегда и остался опущенным книзу, а глаз сощуренным, отчего выражение лица было постоянно оценивающе-угрюмым. В темных, коротко стриженых волосах серебрилось несколько густых и широких прядей седины. К тому же человек явно нечасто уделял своей внешности должное внимание – недельной свежести щетина топорщилась колючей щеткой.

Человек медленно расстегнул пуговицы плаща и достал притороченную к поясу плоскую армейскую флягу, отвинтил пробку, глотнул. Пить хотелось невероятно, но человек знал – если выдуть всю воду сейчас, то потом придется маяться вдвойне. Ту влагу, которая встречается здесь, не то, что пить – прикасаться к ней крайне опасно для здоровья и жизни вообще. Значит, придется терпеть.

Мертвый лес встретил человека напряженным молчанием и полумраком сплетающихся над головой голых уродливых ветвей. Тропинок и дорог тут не было, разве что примерно в километре южнее шло старое, разбитое шоссе, по которому уже лет пять как никто не ездил. Человек слышал от более опытных ходоков, что соваться туда, соблазнившись проторенным путем, не следовало. Почему именно – человек не уточнял, но ясно, что зря такое говорить не будут. Спасибо за предостережение.

И все-таки люди очень редко, но ходили через лес. Пару раз человек натыкался на довольно свежие кострища. Мох еще не успел затянуть черные проплешины, виднелись кучи углей и смятые, как будто растоптанные каблуком пустые консервные банки. Интересно только, кто не побоялся остановиться на привал в этом страшном и пустом лесу? Странник шел медленно и почти бесшумно, очень внимательно глядя под ноги, чтобы под сапогом не хрустнула сухая ветка или не чавкнул напитанный влагой мох.

Идти ему было еще далеко. И, хоть и будучи довольно опытным ходоком, человек не мог со стопроцентной уверенностью сказать, как быстро он окажется у нужного места. Зона постоянно меняется. Это люди уже успели заметить по собственным наблюдениям и проверив их жизнями. Вроде бы почти безопасные и хорошо исхоженные места вдруг оказывались смертельными ловушками. И наоборот, открывались новые области, которые можно было обнаружить прежде лишь по плохого качества старым фотографиям аэрофотосъемки и советского издания картам.

Позавчера был Выброс. Сразу же после него Утюг, один из молодых ходоков отправился в самостоятельный рейд, известив только Патогеныча, своего более старшего приятеля. Прохор пытался отговаривать – куда там! Утюг где-то услышал, что после Выбросов всегда образуется что-то интересное, и ему как вожжа под хвост попала, не удержать. Патогеныч только и успел всучить ему небольшую радиостанцию среднего радиуса действия, чтобы сообщил хоть, куда дошел и что там есть. Вчера Утюг вышел-таки на связь и еле различимым из-за помех голосом сообщил, что вроде бы открылся проход на Коржино, деревню, ранее окруженную таким плотным слоем ловушек и «горячих пятен» радиации, что ходоки обходили бывший населенный пункт десятой дорогой. Потом Утюг исчез. На вызовы не отвечал, а идти искать юного самоубийцу охотников не имелось. Рассудительный Патогеныч отвечал на все вопросы: «если человек дурень, то дай Зоне возможность это исправить». Да вот только информация о доступной теперь деревне была очень ценной. Настолько, что требовалось ее срочно проверить.

Начал накрапывать мелкий, холодный дождь. Это даже дождем как таковым было назвать трудно – просто с неба летела мелкая водяная пыль. Причем довольно густая, иногда напоминающая туман. Только вот те, кто имели проблемы с легкими или насквозь прожженные курильщики при таком дождике заходились надрывным лающим кашлем, часто переходящим в харканье слизью и кровью, как туберкулезники. Немудрено. Если капли влаги попадали на губы или язык, на вкус они были горько-едкие или очень кислые. Неизвестно, что за отрава летела с небес, но обычная ткань или незащищенный металл в рекордно короткие сроки превращались в труху или ржавчину, а те из ходоков, кто не носил прорезиненного плаща с хорошим капюшоном лысели, и их кожу со временем начинали покрывать незаживающие язвы.

Человек, как только в воздухе запахло сыростью, накинул капюшон, отчего его лицо почти полностью скрылось в его тени. И хорошо. Он не любил, чтобы незнакомые глаза увидели и запомнили его внешность. Тем паче, что шрам делал ее более чем примечательной. Хотя мало кто из ходоков не был отмечен тем или иным «подарком» на внешности. Этакая пожизненная память о Зоне, даже если кто-то находил в себе силы уйти от нее и сбежать подальше от проклятой земли.

Читать дальше