Василий Сахаров - Солдат

– Кто жрать хочет? Парни, налетай пока горячее.

Никто не отозвался, а я ничего, посидел и перекусил. Пока, суть да дело, ночь переночевали спокойно, наступило утро, а подкреплений мы так и не дождались. Комбат терзал рацию, а ответ был один, держите развалины и проходящую через них дорогу, подкрепления вот-вот будут. Ладно, приказ есть, закрепляемся и ждем гостей, которые не замедлили появиться.

Часам к десяти утра, показались передовые разведывательные группы «индейцев». Их подпустили поближе и посекли из пулеметов. Наваляли около десятка вражеских бойцов, но на этом, эффект внезапности исчерпал себя полностью, и пришлось биться в полную силу. Горцы подтянулись к станице, скопились в лесах, разросшихся вокруг за последние десятилетия, и окрестных карьерах, оставшихся от старых времен, и после полудня предприняли на наши позиции первую и последнюю свою атаку.

Мелкие вражеские группы, как правило, тройки и пятерки, просочились в окраинные развалины, закрепились, и начали выкуривать нас из станицы. Как могли мы огрызались, но нас было мало, а три наших пулемета против всей огневой мощи наступающих, играли не очень. Два часа мы сдерживали «индейцев», и в итоге, потеряв несколько человек, откатились сначала на другой конец поселения, а затем на левый берег небольшой речушки Золка.

На наше удивление, вслед за нами воины Алиева не ломились, засели в Зольской и перегруппировывались. Так прошел этот, еще один поганый денек. Вслед за ним пролетела и холодная весенняя ночь, которую мы провели в лесу по левому берегу реки. Подкреплений все не было.

Утро началось с мощного минометного обстрела, и по растущему вдоль дороги лесу, в котором мы закрепились, пронеслась череда разрывов. В такой момент, все, что ты можешь, это зарыться в какую-нибудь промоину или разрытую дикими кабанами яму, вжаться в землю и молиться всем известным тебе богам, чтобы пронесло, чтобы смерть, падающая на тебя сверху, в очередной раз промахнулась. Противный визг мин, они ударяются о стволы деревьев, взрыв, и смерч осколков, сшибая сучья и срезая ветки, разносится вокруг. Что-то горит, и густые клубы дыма заволакивают все вокруг. Ни черта не видать, вонючий дым забивает легкие, и сквозь гарь разносится уверенный голос комбата:

– Всем отход! Командирам групп проконтролировать, чтоб никто здесь не остался! Живей, парни!

Батальон, вернее то, что от него осталось, опять отходит, и через несколько километров, невдалеке от совсем недавно разрушенного моста через речку Этока, мы обнаруживаем неплохо подготовленную позицию, по виду, покинутую всего полчаса назад. На высотке посреди дороги, в полукилометре от реки, в полный профиль вырыты окопы и имеется несколько хороших блиндажей. Вот оно, значит, чем территориалы и каратянцы занимались, вместо того, чтобы нам на помощь придти. Козлы! Твари! Курвы! Сдали нас вчистую.

Мы хотим отойти за речку, но горцы тоже не дураки, уже обошли нас по флангам, и все подходы к воде плотно простреливаются из пулеметов и снайперами. Все что нам остается, это закрепиться на позициях оставленных нашим отступившим подкреплением.

– Вот и все, отбегались, – прошептал лежащий неподалеку от меня Север. Он посмотрел на меня и спросил: – Что же это такое? Сержант, за что же нас сдали?

– Наверное, слишком хорошо воевали, боец, а Гена Симаков, таких как мы никогда не любил. Вот и отгребаем теперь по полной.

– Как же так можно, сержант, нам же его отец, только несколько дней назад руку жал?

– А вот так, Север. Такие люди как Гена, с высокой горки на все плевать хотели, и делают все по старой пословице: «Кто выжил, тот и прав». Что ему наша жизнь, так, монетка разменная. Мы сгинем, а потом он сможет сказать, что мы проявили самовольство, возгордились наградами, и потому погибли. Ему уже все равно, он с корпуса уходит, а отцу его небольшая шпилечка. И пофиг, что мы люди живые, главное, что он себя потешить сможет, и Крапивина, который ему на смену придет, самого лучшего подразделения лишить.

– Значит, мы здесь сдохнем?

– Подожди, братишка, – подбодрил я парня, – нам бы до ночи дотянуть, поле проскочим, и через речку переправимся, а там, до Пятигорска всего ничего, один марш-бросок.

– Это как в Нальчике? – глаза парня заблестели надеждой.

– Да, – подтвердил я, а сам подумал о том, что до темноты мы вряд ли продержимся, но это я так думаю, а парни мои, которых семь человек осталось, должны верить в удачный исход этого боя.

Первые наскоки горцев мы отбили, а затем, они все же подтянули эти гребаные минометы, и дело приняло совсем другой оборот. Нас с комбатом и связистом Костиком Свиридовым привалило в блиндаже, и я потерял сознание.

Очнулся оттого, что совсем рядом, раздавалась гортанная речь кавказцев. Говорили двое, на каком-то своем наречии, и если судить по интонациям, они о чем-то спорили. Я поднял веки, полная тьма, а на глазах земляная пыль, пока проморгался, голоса сначала отдалились, а затем и исчезли. Рядом кто-то глухо застонал и, поводив руками, я напоролся на что-то большое и теплое. Это было тело нашего комбата, который все еще был жив. Он прерывисто дышал, и горлом издавал неразборчивые стоны. Еле развернувшись на бок, смог добраться до кармана, вытащить спички, и одну из них, с третьей попытки поджечь.

Огляделся. Блиндаж рухнул, но во время обстрела мы находились под подпорной балкой, и видимо только поэтому остались живы, а вот Костик Свиридов, тот в углу со своей рацией сидел, и его насмерть прибило. Я только контужен и могу попробовать откопаться, а вот у Еременко дела плохи, бревно, упавшее с перекрытия, разбило ему левую руку и голову задело. Было бы пространства побольше, попробовал его перевязать, а так, придется сначала на поверхность выбраться.

Прислушался, посторонних звуков наверху нет, и в направлении выхода начал растаскивать мусор и землю, обвалившуюся на нас. Сколько проработал, не знаю, мне показалось, что прошло не менее часа. Вымотался полностью, а работу и наполовину не сделал, упал на ту грязь, которую отгребал, и попробовал отдышаться. В это время на поверхности зашуршала земля, осыпавшаяся под ногами людей, я напрягся, и услышал тихий голос сержанта Ахмедова:

– Эй, комбат, ты жив?

– Исмаил, это Саня. Ты один?

– Мечник, выжил, молодца. Со мной двое, Север из твоей группы и Бурый из моей. Полковник жив?

– Да, но состояние плохое.

– Жди, сейчас мы вас откопаем.

Спустя двадцать минут, вытянув тело полковника, с помощью Исмаила выполз наружу. Еременко в полной темноте, как могли, перевязали, погрузили на плащ-палатку и, обходя по большой дуге недалекую рощицу, где горели костры горцев, направились к речке, за которой должны были быть наши войска.