Юрий Валин - Посмертно. Нож в рукаве

Утром Даша проснулась от звучного посапывания за занавеской. Утомленная Донна спала крепко, сладко причмокивая и бормоча обрывки странных фраз. Часть этих выражений Даша уже вполне понимала — в части сексуального образования ночь прошла весьма насыщенно. Ни в Интернете, ни на порнушных DVD-дисках Даша ничего подобного не слыхала. От воспоминаний явственно подташнивало. Девочка попила теплой воды и отправилась во двор. По-прежнему лил дождь. Небо плотно затянуло тучами. К сожалению, было достаточно светло, чтобы Даша пожалела об этом, — при свете дня отхожее место выглядело еще убийственнее. Рыдать в этой вони было глупо, и девочка поплелась в «свою» комнату. С кухни гостиницы тянуло подгорелым маслом и съестным. Дашу снова замутило, на этот раз от ужаса и голода.

В комнате сидела, зевая и почесываясь, Донна.

— Рано встаешь, — одобрительно сказала она. — Я тоже привыкла спозаранку вскакивать, даром что вчера вечерок удачный выдался. Пойдем в «Петуха» позавтракаем?

— Спасибо. Я лучше потом.

— С деньгами тухло? — догадалась Донна. — Ну, сиди. А то хочешь, принесу что-нибудь на медяк? Или ты вовсе без гроша?

Деньги у Даши были — серебряная монетка, оставленная Мари на всякий случай. Но разменивать ее сейчас было бы безумием. Вот сестра вернется, тогда сообща можно будет решить.

Серебро с помощью доброй соседки, Даша разменяла на третий день. Есть хотелось невыносимо, и наполнить пустой желудок водой уже никак не удавалось. Сердобольная Донна еще вечером принесла ломоть хлеба, и принимать подаяние от нее и в дальнейшем было уже совсем стыдно.

Даша угостила соседку кунжутом в меду — самым дешевым, что могло сойти за лакомство. Сама понемногу отщипывала свежий хлеб.

— Глупая ты, — грустно сказала Донна. — Сидишь, плачешь. Все ждешь чего-то. Бросила тебя подружка, чего тут гадать?

— Может, с ней случилось что, — пробормотала Даша. Плакать уже не было сил.

— Если б что случилось — мы бы узнали. У нас здесь столица. Если убьют — всегда известно. Кто, чего и зачем — это, понятно, никто не скажет, не расскажет. Но если прирезали, то уж наверняка узнаем. Здесь тебе не дикие места, — заверила Донна. — Каннут — это Каннут. Что в господской части города делается — нам без надобности. Ну а про нас, про шлюх, все как на ладони.

— Она не шлюха, — упрямо прошептала Даша.

— Ха, ты кому рассказываешь? Что я, шлюху по глазам не отличу? Слава богам, уже пять лет на спине работаю. Это вот ты — непонятно кто. Нос у тебя забавный, глаза необычные, имя — вообще лошадиное.

— Почему лошадиное?

— Тебе виднее почему. У женщин таких имен не бывает. Аша — еще туда-сюда. Даша — смех один. Да ладно, если работать надумаешь, имя поменять пара пустяков. А то клиенты над твоей лошадиной кличкой только хохотать бесплатно и будут.

— Я под мужчинами работать не буду, — тихо сказала Даша.

— Это почему? — поджала губы Донна. — Брезгуешь? Благородную честь блюдешь? Видела я, как такие кочевряжатся поначалу.

— Я не кочевряжусь. И не брезгую. Мне вера не позволяет. Честное слово. Никак я не могу.

— А, так ты с верховьев? — догадалась Донна. — Слышала я про ваших. Дивное дело. Да, девочка, нелегко тебе в Каннуте придется. Что, и «голову давать» тебе никак нельзя?

— Нельзя, — слабо улыбнулась Даша. — Да и не получится у меня.

— Почему это не получится? — возмутилась Донна. — Ты, конечно, костлявая ужасно. Краше на живодерню сводят. Зато свеженькая. Глаза, опять же, необычные. Любители найдутся, не сомневайся. А боги сейчас, может, и вовсе в другую сторону смотрят. У богов забот много. Жить-то тебе надо, а?

— Я уж как-нибудь по-другому.

— Ну, жди-жди. Не вернется твоя подружка, вот увидишь.

Мари не возвращалась. Пришлось продать туфли. К удивлению Даши, за потрепанные шлепанцы удалось выручить приличную сумму денег. «Диковинка» — как объяснила посоветовавшая, в какую лавку обратиться, Донна. Действительно, еще одну пару обуви на пластиковой подошве в Каннуте, наверное, найти было трудно. К сожалению, остальные предметы одежды продать оказалось невозможно — и юбка, и блузка превратились в бесформенное тряпье, грозящее расползтись на отдельные гнилые нитки. Из вещей прежнего мира оставался еще плеер. Выглядел он совсем как новый — почему-то переход в ад внешне не повлиял на умолкшую игрушку. Но плеер Даша твердо решила сохранить до самой смерти. Нужно же держаться за что-то реальное?

Нет, здешний мир был реальным. Даже слишком. Теперь Даша плакала редко. Темные полкомнаты стали домом. Огромные клопы уже не пугали — на самом деле черныши оказались насекомыми безвредными, на людскую кровь не покушающимися. И наблюдать за ними было любопытно. Даша следила за размеренной семейной жизнью насекомых, слушала отнюдь не семейные звуки из-за занавески. Донна теперь заимела привычку комментировать поведение только что отбывшего клиента. Даша находила в себе силы хихикать над яркими комментариями соседки на предмет классификации и разнообразия мужских пород. Благодаря соблазнительным телесным объемам и веселому нраву гости у Донны не переводились, но теперь звуки эротического труда за занавеской не мешали Даше спокойно спать.

За жилье девочка уплатила за десять дней вперед. На хлеб и яблоки, которыми теперь питалась Даша, тоже пока хватало. Но что делать дальше?

Чем может заняться не приспособленная к здешней жизни одинокая девочка в чужом городе? Пойти в прачки или судомойки? Опыта не хватает. Даша выстирала собственные одеяла, заодно рискнула простирнуть жутковатую постель Донны. Соседка порадовалась и даже назвала Дашу «жутко хозяйственной девицей», но сама добровольная прачка хорошо понимала, что ей просто не хватит мужества день за днем полоскать и выжимать грязные простыни и одеяла. Вообще, насчет работы в Каннуте дела обстояли не очень просто. Даша не могла до конца разобраться во всех странностях и тонкостях местных обычаев. Начать с того, что многими делами в городе занимались профессионалы. В смысле — не люди. Даша испытала шок, осознав, что всеми пивными-алкогольными делами в «Прохладном роднике» заведует до жути странное носатое существо. Ростом с восьмилетнего ребенка, коротконогое, с шевелюрой лохматых волос, обладающее тихим писклявым голосом, ОНО таскало на поясе ключи от погреба и даже командовало двумя ленивыми работниками «Родника», когда приходила пора менять бочки или загружать в погреб кувшины с фруктовыми настойками. ОНО называлось — клуракан. ОНО-ОН явно заявилось из сказки, было определенно живым, нелюдимым и страшно не любило разговаривать с посторонними людьми. Даша вяло пыталась классифицировать пивного специалиста — ну гуманоид, ну разумный. Что толку? На телевидение любительскую видеозапись все равно не пошлешь. На самом деле, ИХ, гуманоидов, было в городе много. Симпатичные невысокие никсы, квадратные коренастые томте, насмешливые коблинаи. Одни занимались речными перевозками, и их услуги высоко ценились даже самыми опытными капитанами торговых барок. Другие нелюди умели ухаживать за заболевшим скотом. Третьи были самыми умелыми канавокопателями и устроителями всяких сложных канализационных устройств. Рядом с людьми существовало еще множество странных существ. Нельзя сказать, что они попадались на каждом шагу, но Даша уже перестала вздрагивать, сталкиваясь во дворе «Прохладного родника» с кем-нибудь невысоким и заросшим так, что глаз не разглядеть. Люди относились к чудному народцу снисходительно, посмеивались, но однозначно признавали полезность существования мирных дарков. Как поняла Даша, к даркам относилась вся та уйма существ, не принадлежащих к людскому племени и в то же время не являющихся безмозглыми животными. Еще дарков называли «ночным племенем». Почему, было не очень понятно. Возиться с пивом клуракан предпочитал днем, как и нормальные люди. По слухам, были еще другие, «немирные» дарки. О них рассказывали настолько жутковатые истории, что в их правдоподобие не очень-то верилось. Иногда Даша вспоминала голубоватого червя-клубка, виденного первой ночью еще там, за рекой. Ни о чем подобном в городе слышать не приходилось. Впрочем, кроме Донны, девочка мало с кем разговаривала. Сама Донна любила приврать что-нибудь наивно-страшное. Уверяла, что за городом никто не осмеливается ночевать в одиночестве — верная смерть. Даша не возражала. Какая разница?