Бертрам Чандлер - За краем Галактики

— Взлетайте, когда хотите! — крикнул он. — Дело сделано! Взлетайте, когда хотите!

Я взглянул на Леону. Ее лицо было бледным, и мне показалось, что ее губы произнесли: «Нет!» Но если она и сказала что-то, ее слова были заглушены триумфальными воплями Халворсена, Макилрайта и Кресси.

Я поднял корабль; сверкание его выхлопа отражалось от ледяного поля внизу, но все равно это отражение было не таким ярким, как сияние северного неба. Я поднял его, провел мимо потоков и завихрений холодного огня, бледного огня и розового огня, и огня такого оттенка пурпура, который не носил ни один император. Я вывел его в пустоту, в черноту — и датчики поверхностной температуры сказали мне, что Космос в этом регионе был далеко не вакуумом.

Леона молча сидела сбоку от меня. Немного дальше сидел Халворсен, радостно хихикая над показаниями своего фантастически чувствительного индикатора близости масс. Я взглянул на него с отвращением; он снова напомнил мне неприятную маленькую серую обезьяну, занятую какой-то пустой возней. «И Макилрайт, — подумал я, — из той же породы, горилла, горилла с мозгами, и с теми же обезьяньими чертами характера»… Я повернулся, чтобы взглянуть на Леону, и вспомнил старую пословицу: Любопытство сгубило кошку. «Если любопытство Халворсена сгубит мою кошку, — подумал я, — то я отвинчу его чертову башку».

— Вы сели на поток, Меррил! — завопил Халворсен. — Вы действуете прекрасно!

— И что мне делать дальше? — спросил я.

— Отключите реактивный привод, как только будете готовы. Включайте Манншенна.

«Ничего не может случиться, — думал я. — Ничего такого не произойдет. Не верю, что что-то может случиться».

Я отключил привод, почувствовал, как напрягся ремень безопасности, когда псевдо-гравитация, создаваемая ускорением, внезапно пропала.

— Привод Манншенна готов? — спросил я.

— Привод Манншенна готов! — послышался ответ Макилрайта по интеркому.

— Привод Манншенна включить! — приказал я, перекидывая тумблер. Я услышал знакомый вой разгоняющихся гироскопов, почувствовал головокружение и потерю ориентации во времени, а также в пространстве, по мере того как росло темпоральное поле. Я посмотрел на экран кормового обзора, ожидая, что звездное поле позади, представлявшее собой Галактику, подвергнется знакомой трансформации и превратится в кошмар тополога необычайных расцветок.

Вместо этого оно… исчезло.

Впереди было белое сияние, оно окружило нас…

Впереди…

О себе могу сказать, что у меня хватило присутствия духа воздержаться от использования ракет. Привод Манншенна все еще был включен, и любое изменение массы корабля могло иметь катастрофические последствия, пока работали эти сумасшедшие гироскопы. Я воздержался от использования ракет, положившись на стабилизаторы. Само собой, они не должны были бы действовать — корабль находился в безвоздушном пространстве (или это было не так? ), — но они действовали. Мы отвернули от светящейся стены, столкновение с которой казалось неизбежным, понеслись дальше и… вверх? Но каждому школьнику известно, что в Космосе нет ни верха, ни низа.

— Я поворачиваю корабль, — сказал я. — Поворачиваю. Мы выходим отсюда так же, как и вошли — но вам лучше сказать Макилрайту, чтобы он переключил привод на обратный ход.

— Почему? — спросил Халворсен, но он не стал оспаривать мое решение повернуть.

— Потому что я не желаю быть выброшенным обратно в Галактику в виде свободных, отдельных атомов водорода, вот почему.

— Откуда вы знаете?

— Это предположение, но, думаю, оно недалеко от истины…

Я старался удерживать корабль по центру огромного, закручивающегося, светящегося белого тоннеля, но даже и в этой ситуации думал о том, что же произошло. Может быть, из-за сдвига по измерениям произошло огромное увеличение размеров? Должно быть, так, но объяснение этого факта я с радостью оставлю физикам, если они в состоянии будут поверить нашим рассказам и если когда-нибудь их услышат.

Я слышал, как Халворсен возбужденно бубнит в интерком, слышал ответы инженера. Я осознал, что гул гироскопов стих и возобновился на немного другой ноте. Впереди был свет, — но это было уже не стерильное белое свечение, это было огромное поле Галактики, искаженное до неузнаваемости, светящееся мириадами цветов — но все же это была Галактика.

Несмотря на всю красоту, я теперь знал, что это такое, и Леона, моя когда-то фанатически помешанная на чистоте Леона тоже знала, что это такое. Ее губы изогнулись в знакомой гримасе отвращения, и затем, совершенно внезапно, она начала всхлипывать. Прерывающимся голосом она заявила Халворсену:

— Вы испортили все, для всех. Как приличный человек может жить в этой Вселенной после того, что вы обнаружили? Как мы сможем вынести эту… грязь? — ее всхлипывания становились истеричными.

Я пораженно уставился на нее. Уже было заметно огрубление тонких черт ее лица, легкое искажение прекрасных контуров тела, предвещающее внутреннюю опустошенность, которую она до сих пор так крепко держала в узде. «Это все неважно, — хотелось мне сказать. — Это все ничего не значит, Леона, ты — это по-прежнему ты, а я по-прежнему я, и мы есть друг у друга». Но я знал, что это неправда. Я действительно остался самим собой и без усилий мог вернуться к своим плохим привычкам; Леона же никогда не будет прежней, и мы оба это знали.

— Что она имеет в виду, Меррил? — спросил Халворсен.

Моя рука задержалась над переключателем, который, как я надеялся — надеялся ли? — вернет нас в нормальное пространство и время, к прекрасным мирам, населенным людьми, к мирам, которые мы когда-то считали прекрасными, когда-то, давным-давно. «Но я не придурок», — подумал я. Я произвел переключение и механически занялся вычислением нашей траектории до Полярии.

— Что она имеет в виду? — снова спросил Халворсен.

— Вы знаете, — кратко ответил я. — Вы знаете. Я уже говорил вам когда-то. Я говорил, когда впервые вас встретил, в порте Форлон. Помните? Когда вы заявили, что хотите знать все, я вам сказал, что уже сообщил вам все, что только возможно знать…

— Халворсен, не слишком-то мудрая обезьянка, — усмехнулся я. — Халворсен, Внешний король! Вы нашли свой ключ, Халворсен, не правда ли?

Внешний ключ!

Трапписты — члены ордена, проповедующие аскезу вплоть до обета молчания.

Тартан — определенное сочетание цветов клетчатой одежды, закрепленное за каждым кланом.