Алиса Дорн - Сыщик и канарейка [litres]

– Вы говорите, что главарем был Хардли, но сомневаетесь в этом, не так ли? – спросила она после моего рассказа.

– Меня беспокоит выбор оружия. Лезвие, которым нанесли рану Хевелю, – узкий кинжал, а не нож. Человек, спасший меня в первый раз, стрелял из малокалиберного пистолета. Такие прячут под сюртуком аристократы, а не бандиты. Все это не вписывается в созданную Эйзенхартом картину. И потом…

– Весь этот план кажется слишком сложным для быка. Слишком продуманным, – согласилась она. – Они из тех, кто берет силой, а не хитростью. Такое ожидается от кого-то… более хищного.

Я кивнул.

– Любопытно, что вы выбрали именно это слово, – я позволил себе поделиться подозрениями. – Я сам об этом думал. Буква «алеф», с которой началась для меня эта история, действительно означает Быка. За исключением языка Менеса, где иероглиф «алеф» переводится как «хищная птица»… Или «гриф».

Еще одна причина, по которой я был склонен считать, что за Хардли стоял кто-то еще. Кто-то, кто посчитал бы такую игру слов забавной. Кто чувствовал себя достаточно безнаказанно, пребывая в уверенности, что его никогда не свяжут с этим клеймом – а если свяжут, все равно ничего не смогут доказать. Управлять быками, не будучи быком: амбициозный план. Дерзкий. Безумный. Это было бы в духе грифа.

– Думаете, детектив Эйзенхарт догадался?

– Я уверен в этом.

Мы проговорили больше часа, прежде чем я, взглянув на циферблат на каминной полке, попросил проводить меня к выходу. В то утро я оказался не единственным посетителем у леди Эвелин. Я спускался по лестнице вторым, поэтому сначала услышал, как она удивленно ахнула, а затем увидел давешнего механика, смущенно переминавшегося на пороге.

– Томас? – растерянно спросила леди. – Что вы здесь делаете?

Тот слегка поклонился.

– Я привез вашу «Луизу». И… – он бросил на меня странный взгляд, и я поспешил распрощаться с ними обоими.

– Подвезти вас до города? – предложил я Томасу. – Могу подождать в кэбе. Полагаю, вам не на чем возвращаться.

– Спасибо, но не стоит. Я вернусь в город на поезде.

– Вы уверены?

Насколько я смотрел по карте, до ближайшей железной дороги от имения Гринбергов было не менее пяти километров по полям и лесам. Механик кивнул.

– Не стоит обо мне беспокоиться.

Пожав плечами, я бросил последний взгляд на леди Эвелин и оставил их наедине.

Эвелин

– Как вам удалось починить мою старушку так быстро? Я думала, что смогу получить ее не раньше следующей недели!

– Ерунда.

Нет. Они оба понимали это. Как и то, что, забросив дела, Томас провозился с ее автомобилем всю ночь. Эвелин остановилась и коснулась его руки.

– Вы изменились, Томас. Сколько мы не виделись? Три года? Расскажете, что было на континенте? И почему именно механика?

А вот взгляд янтарных глаз остался прежним. Пытливый, но не оценивающий. Внимательный, но не осуждающий. Так смотрят только очень добрые люди. Собравшись с духом, Томас все-таки выпалил настоящую причину приезда:

– Расскажу, если в этот раз согласитесь сходить со мной на свидание.

Эвелин с трудом скрыла улыбку.

– Вы поэтому отказались возвращаться с доктором?

Томас кивнул. На его лице медленно проступало осознание совершенной ошибки.

– Впрочем, я понимаю, – пробормотал он, – что не вовремя. Вы еще в трауре, и с моей стороны было глупо надеяться…

– Договорились, – перебила она его. – Я пойду с вами на свидание. Но сперва я все-таки провожу вас до станции. А вы начнете свой рассказ по пути.

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ,

в которой высший свет Гетценбурга поражает странная эпидемия самоубийств, а детективу Эйзенхарту и доктору нужно разгадать язык цветов прежде, чем следующей жертвой окажется их знакомая.

Доктор

Зима отступала долго и мучительно, не желая сдавать свои позиции. После первых весенних дождей, смывших было остатки сугробов, Гетценбург снова припорошило снегом. Первые ростки, загубленные морозом, так и не увидели солнца, а ветер, прибывший в город с моря, покрыл Таллу корочкой льда. Только в апреле, когда я уже оставил надежду расстаться с пальто, мне довелось увидеть, что поэты единодушно прозвали пронзительной северной весной.

В Марчестере, откуда я был родом, весна приходила постепенно. Привычный к этому глаз скорее угадывал, как вересковые поля одно за другим меняли расцветку. В Гетценбурге природа не знала умеренности. Нежные крокусы и пестрые тюльпаны, ароматные гиацинты и холодная магнолия, королевские розы и тагеты, прозванные за дешевизну цветком студента, медитерранские рододендроны и восточная вишня… Все они, обыкновенно просыпавшиеся по очереди, под ярким весенним солнцем распустились одновременно, превратив Гетценбург в один большой сад.

Под стать природе расцвело и гетценбургское общество. Господа и дамы, пережившие холодное время года в теплых краях, вернулись на самый северный остров империи. Наступило время снять чехлы с мебели и стряхнуть пыль со старых фасонов, встретиться с друзьями, поделиться впечатлениями и сплетнями и подготовить дочерей к ярмарке невест. Последняя начиналась со смотра дебютанток у ее величества в июне, а пока ничего не мешало благородным леди заказывать к нему наряды у лучших модисток герцогства.

Я отвлекся на стайку девушек в ярких платьях – еще один цветник посреди города – и пропустил, как ко мне подсел Эйзенхарт.

– Неплохо выглядите, – одобрил он. – Уже не напоминаете мертвеца, как при первой нашей встрече. Должно быть, ваша вдовушка неплохо на вас влияет.

– Кто? – не понял сперва я. Появление Виктора заставило меня оторвать взгляд от окна. – Мы расстались.

– Случайно не потому ли она открывает новую выставку в галерее Корригана? Говорят, ничто так не вдохновляет, как разбитое сердце. Два ванильных ростбифа, – заказал Виктор подоспевшему официанту, прежде чем я успел возразить.

– Сомневаюсь, что сумею оценить сочетание, – мрачно заметил я.

Эйзенхарт только хмыкнул.

– Дайте-ка угадаю: вы опять собирались взять пирог с почками? Так вы никогда не поймете прелесть местной кухни.

– Возможно, я не хочу ее понимать, – возразил я, на что Эйзенхарт перегнулся через стол и сочувственно похлопал меня по плечу.

– Трудный день на работе? Расслабьтесь, ростбиф будет с чесноком.

Это не слишком успокаивало.

– Тогда почему он называется ванильным?

– Потому что чеснок – ваниль для бедняка, – туманно пояснил кузен. – Но, если это не дело рук леди Нэтли, даже не знаю, чем еще объяснить ваш цветущий вид. Может быть, спорт? Я слышал, вы записались в клуб по савату.

– Слышали? Или опять установили за мной слежку?