Александр Лонс - Завещатель

Впрочем, отдых на теплом море расслабляет и отвлекает от нехороших мыслей.

В конце одного из отпускных дней, когда, проведя все время на пляже, я подключился вечером к Интернету, то не получил, как обычно, дежурного письма. Написал сам, но Валерий не отозвался. В аське, из которой Валерий последнее время не вылезал, я тоже его не увидел. Запустил скайп — но и там его не оказалось. Немного подождав, набрал номер его мобильника. Долго никто не отвечал, затем откликнулся молодой и слегка недовольный незнакомый женский голос.

— Говорите, я вас слушаю!.. — сказала женщина.

— Здравствуйте, — вежливо отозвался я. — А Валерия Таранкова можно попросить?

— Нет, нельзя, — ответила трубка. — Он не может ответить. Вы — родственник?

— Я его друг и душеприказчик. Что-то случилось?

— Сегодня, около пяти утра его состояние резко ухудшилось.

— А как сейчас его состояние? — спросил я.

— Состояние тяжелое. Поговорите с доктором...

Пауза. Какие-то приглушенные разговоры, пауза, шелест, наконец, кто-то отвечает. Видимо — «доктор».

— Слушаю... — усталый мужской голос. Негромкий и, казалось, совершенно ко всему безучастный, — говорите...

— Я — друг больного Таранкова. Что с ним?

— Вы не родственник?

— Нет, но официально представляю его интересы, — уточнил я. — У него нет родственников.

— Как вас зовут?

— Воротынцев Феликс Михайлович, — назвался я.

— Правильно. Он сейчас без сознания. Произошло резкое нарушение мозгового кровообращения. Состояние тяжелое и нестабильное.

— Иными словами он умирает? Это — конец?

— Позвоните утром. Меня зовут Михаил Андреевич. Если этот телефон не ответит, запишите еще один, — он продиктовал городской номер. — Записали? Это ординаторская, а я буду на дежурстве.

— Мне готовиться?.. — спросил я неполным вопросом, повесив короткую паузу

— Да, — кратко ответил доктор.

— Звонить как рано? — на всякий случай уточнил я.

— Часов в семь уже можно, — тихо ответил врач.

Всю ночь я не спал, и не по какой-то там высоконравственной причине, а просто потому, что еще утром познакомился на пляже с привлекательной загорелой девушкой без комплексов и ненужных запретов.

А в семь часов, когда я послушно позвонил в Москву, мне объяснили, что надо сделать, куда прийти и чего принести с собой. Иными словами — Валерий умер.

Наскоро упаковав свое немногочисленное барахло, попрощался с хозяевами, щедро переплатив им за неистраченное время, я быстро схватил такси и поехал в Симферополь в аэропорт. Слава богу, в последнее время с покупкой билетов на самолет нет никаких проблем — были бы необходимые деньги.

Уже в воздухе я вскрыл конверт и прочитал его содержимое.

Привет!

Если ты читаешь это письмо, то это значит, что я уже сдал свой последний экзамен. И уже ничем не смогу быть полезен тебе в личной беседе. Ответить на твои вопросы тоже не получится. Поэтому внимательно отнесись ко всему, что прочтешь ниже.

1. Я уже давно понял, что тебе нужно от жизни нечто большее, чем ты имеешь сейчас. И вот тут я смогу помочь. Но условие: сделав один шаг — сделай и второй, не останавливайся на полпути...

2. Для верности, прилагаю справку, что к моменту написания всех этих бумаг я был в полном разуме и ясном сознании, нормальном рассудке и свежей памяти.

3. Кроме обычных дел, положенных по завещанию, ты выполнишь следующее. Когда у тебя будет свободное время (это не к спеху) выбери ночь на полнолуние. Потом войди в первый подъезд дома номер 54 по Большой Полянке в Москве. Поднимись на первую площадку за лифтовой клеткой и протри голыми рукам (это важно!) стену. За побелкой легко откроется зеркало. Очисти его, как сможешь, также протирая руками. Ничего делать больше не нужно, все остальное поймешь и так. Только запомни такие слова — «Темный Портал»

4. Это письмо никому не показывай, а то или меня, или тебя заподозрят в расстройстве рассудочной деятельности. А это уже будет излишним.

Валерий Таранков. Москва, 10 апреля, 20** года.

Похоже, когда он писал эту записку, то еще толком не знал, кому собственно она предназначалось. Не угадывалось ни имени адресата, ни гендерной его принадлежности. Кроме странного и малопонятного письма, в конверте лежал нотариально заверенный ксерокс завещания, и справка, подписанная каким-то врачом и тоже заверенная по всей форме. Никаких материальных средств и собственности Валерий никому не завещал, а только просил своего душеприказчика развеять прах с моста через Москву-реку.

Все похороны похожи.

Отличия только в некоторых деталях и мелочах.

Церемония под дождем — не самое приятное мероприятие, и не лучшая идея. Неожиданно начавшийся ливень быстро промочил нас, пока мы вытаскивали венки и ставили их вдоль «Аллеи памяти» — прохода к крематорию.

Я вообще не люблю похороны, особенно, если там много родственников умершего и близких ему людей. Горе, когда оно искреннее и рядом со мной, плохо сказывается на моем самочувствии. Тут все было иначе. Родственников не было в принципе, по причине их физического отсутствия, а близкими всех пришедших можно было назвать только с очень большой натяжкой. Самым «близким» был, наверное, я, поскольку именно мне выпала невеселая участь быть душеприказчиком умершего.

Мы вытянули гроб из маленького автобуса, поставили его на железную тележку и повезли в только что освободившийся церемониальный зал. Наша немногочисленная компания, прослушала короткую речь распорядителя, и после слов — «наступила минута прощания» — все по очереди подошли к горбу, в последний раз взглянуть в лицо Валерия. В морге его как-то обработали, и лицо стало совсем не похожим на то, что я видел в нашу последнюю встречу. Он помолодел, если это выражение вообще употребимо к покойнику. Морщины разгладились, кожа стала светлой и гладкой, а выражение приобрело никогда не свойственную ему торжественность. Неправду говорят те, кто уверяет, что покойник в горбу выглядит спящим. Он выглядит мертвым, и тут уж ничего не поделаешь.

Когда последний из нас отошел от постамента, гроб закрыли крышкой, вколотили гвоздь с номером, и заиграла патетически скорбная органная музыка. Гроб медленно опустился вниз, и горизонтальная дверь закрылась. Мой друг окончательно исчез из этого мира.

После мы немногословно попрощались и разошлись. Однокашников почти не было, а его сослуживцев я вообще не знал. Поминок не планировалось, и все испытывали явное облегчение оттого, что неприятная, но необходимая процедура наконец-то закончилась. Нас развезли — кого до метро, кого до стоянки личного транспорта, а кого и до дома. Осталось совсем немного — через пару дней мне уже можно было выполнять последнюю волю.