Андрей Столяров - Боги осенью [Авторский сборник]

Ему хотелось, чтобы педсовет скорее закончился. Он пораньше вернется домой и попробует отоспаться. Он догадывался, почему все так тщательно обходят вопрос о Котангенсе, — ну и ладно, и значит, высовываться не надо. Не было никакого Котангенса. Сергей вполглаза дремал. В окно било солнце, высвечивающее пылинки на стеклах, после ужасов ночи все тело пропитывала маята, в учительской было жарко, и он не сразу сообразил, что размеренное течение педсовета внезапно прервалось, проросла напряженная пауза, и, как очередь автомата, прозвучала в ней трескучая реплика Семядоли:

— Товарищ Мамонтов, давайте не будем отвлекаться от темы!

Сергей завертел головой. Мамонт, оказывается, уже почему‑то стоял, и на иссохшем, как у старого графа, лице читалось недоумение.

— Я нисколько не отвлекаюсь, Маргарита Степановна, — сказал он. — Я хотел лишь напомнить, что график уроков — не главное в нашей профессии. Мы не лекторы в университете, мы — воспитатели, и, по‑моему, просто нельзя отмахнуться от того, что случилось. Мы не можем — забыть и требовать только дисциплины и знаний. Ребята все понимают. И я просто не представляю, как разговаривать с ними на первом уроке. Понимаете: не представляю…

Мамонт сдержанно оглянулся, волосы у него доходили до плеч, а рубашка и брюки были потертые, но — отутюженные.

Молчание нарастало.

— А вот я представляю, — вдруг громко сказал Герасим. — Лично я представляю, о чем разговаривать с учениками. Я им сразу же объясню, что их класс в этом году выпускной, и что главное, как вы только что выразились, дисциплина и знания, и что я не намерен обсуждать другие вопросы. Уголовное дело моих учеников не касается. Ну а если по этому поводу кто‑нибудь пикнет, то он вылетит из класса с двойкой по поведению.

И Герасим энергично кивнул.

— Правильно!.. Правильно!.. — поддержали его сразу несколько голосов.

— Нечего тут, товарищи, рассуждать!..

— Так всю школу можно терроризировать!..

Особенно старалась химичка. А вдруг выпрямившаяся Семядоля постучала по переплету журнала костяшками пальцев.

— Спокойно, спокойно, товарищи! Мы здесь не на митинге выступаем! У вас все, Михаил Александрович? Переходим к учебному плану… — Она демонстративно уткнулась в бумаги и пошла по столбцу, отмечая позиции галочками: «Значит, по младшим классам мы обсудили… По внеклассной работе… По новому факультативу»… — в ямках щек проступили зеленоватые пятна. — Михаил Александрович, садитесь, не задерживайте собрание…

Стул под ней отвратительно скрипнул.

И все же Мамонт не сел, а устало, как будто не выспался, поправил галстук у горла. Он единственный явился на педсовет при галстуке и в костюме.

— Как хотите, товарищи, а мне это дико, — сказал он. — Есть вопросы, где неуместны административные игры. И есть вещи важнее, чем так называемая служебная репутация. Как хотите, а я в этом участвовать не могу. Прошу меня извинить…

После чего застегнул аккуратный пиджак и пошел между стульями, направляясь к выходу из учительской. Сергей неловко зашевелился. И наверное, подобную же неловкость почувствовали остальные, потому что кто‑то невнятно и растерянно произнес:

— Михаил Александрович, ну что вы, зачем все это?..

Мамонт, однако, не обернулся. Дверь учительской притворилась, и послышался шорох удаляющихся шагов.

Вот они — стихли.

Семядоля опять постучала костяшками о журнал.

— Продолжаем нашу работу, товарищи! Михаил Александрович переживает, это естественно. Но от наших переживаний не должен страдать учебный процесс. Я, товарищи, попросила бы относиться серьезнее…

В ее голосе слышалось облегчение. Она явно обрадовалась, что инцидент благополучно иссяк, и теперь торопилась скорей закрепить достигнутое.

— Какие есть замечания?..

Сергей понимал, чем эта ее торопливость вызвана, но ему все равно было стыдно, он чувствовал раздражение, и поэтому, когда педсовет довольно скоренько завершился, он спокойно дождался, пока учительская освободится, а дождавшись, как вопросительный знак склонился над Семядолей:

— Вам не кажется, Маргарита Степановна, что среди нас нашелся только один — человек? Который сказал, что думал?

— О чем вы, Сережа?

— Я о том, что все остальные попросту перетрусили. И я в том числе.

Он был зол и потому говорил очень резко.

Семядоля тем не менее не вспылила, а, напротив, вдруг как‑то обмякла и жалобно замигала.

— Ах, если бы вы знали, Сережа…

— Знаю, — сказал Сергей. — Я все знаю. К вам опять приходила Мерзкая лента.

И тогда глаза Семядоли расширились, и Сергей против воли очутился в тревожной пустоте коридора. И услышал за дверью учительской странные протяжные звуки.

Будто заскулила собака.

Кажется, Семядоля заплакала…

Дома его встретил полный разгром. Оба шкафа в гостиной были распахнуты — на диване, на круглом столе пестрели пачки одежды, поднималась эмалированными боками посуда, извергнутая сервантом, стулья, сдвинутые к окну, толпились как испуганные животные, а в освободившемся срединном пространстве красовался раздутый, наверное уже заполненный чемодан, и второй чемодан, по‑видимому только что подготовленный, распластался возле него, демонстрируя внутреннюю обивку. И стояла дорожная сумка, загруженная до половины, и высовывался из нее термосный колпачок, а рядом с сумкой сидела на корточках Ветка и как полоумная шевелила губами, что‑то подсчитывая.

Одета она была в домашние джинсы и безрукавку, пух волос, как из бани, был у нее ужасно растрепан, причем в правой руке она сжимала скалку, обсыпанную мукой, а из левого кулака высовывалось какое‑то пружинное приспособление: для взбивания крема или что‑нибудь в этом роде. А на шее, как ожерелье, висела нитка с сушеной морковью.

Впечатление было убийственное.

— Что ты делаешь? — изумленно спросил Сергей.

Однако Ветка ему ничего не ответила — только глянула пустыми глазами, как будто не видя, а затем, бросив скалку, прошествовала в чулан и через секунду вернулась, неся огромную суповую кастрюлю.

Вид у нее действительно был безумный.

— Ветка!.. — заражаясь этим безумием, гаркнул Сергей. — Ветка!.. Ветка!.. Виктория!.. Что происходит?!

Задрожали хрустальные подвески на люстре. А из комнаты в коридорчик выглянул обеспокоенный Дрюня.

Впрочем, Дрюня тут же махнул рукой и вернулся обратно.

Только тогда Ветка отреагировала.

— Уезжаем, — сказала она, запихивая кастрюлю в сумку.

— Куда уезжаем? — спросил Сергей.

— К маме, в Красницы…

— А зачем?

— Затем, что больше здесь невозможно!..

Губы у нее плотно сжались, а на бледном отстраненном лице проступило выражение непреклонности. Суповая кастрюля в сумку не лезла, и поэтому Ветка с пристуком поставила ее у серванта.