Елизавета Дворецкая - Утренний всадник, кн. 2: Чаша Судеб

Светловой слушал, едва улавливая смысл, и ему казалось, что вокруг него вьется целая толпа: отец, мать, княжна Дарована, Кремень, Смеяна, и все дают ему советы, наставляют, пытаются обратить от мечты к жизни, заставить думать о престоле, о предках, о потомках… Зачем? Зачем ему эта жизнь, в которой нет ничего, кроме разочарований? Великая зима, в которой проблеск весеннего света живет лишь мгновение, а ожидание его растягивается на целую вечность. Что такое в этой жизни сравнится со счастьем мечты или хотя бы поможет забыть о ней?

– Вот тебе вещая каурка! – вернул его к действительности бодрый голос куркутина. – По воде и воздуху – не знаю, а по земле бегает!

Очнувшись, Светловой увидел, что стоит перед раскрытыми городскими воротами. Отрок держал небольшого крепкого конька, а Баян засовывал в седельную сумку мешок, который на плече принес с княжьего двора.

– Владей! – Куркутин взял у отрока повод и протянул его Светловою с таким гордым видом, словно дарил золотого коня из упряжки самого Перуна.

Светловой принял повод, чувствуя, что надо что-то сказать, то ли поблагодарить – а за что? – то ли попрощаться.

– А с остальными что? – спросил он, вспомнив пленных речевинов.

– Да тоже распустим помаленьку. Чего вас даром кормить? Холопы из кметей плохие. По себе знаю!

Баян вдруг улыбнулся, блеснули белые зубы, и Светловой ощутил, что тот все-таки гораздо счастливее его. А если и есть о чем погрустить, то ненадолго – живая душа скоро расправит крылья и опять полетит, радуясь солнцу.

Махнув рукой, куркутин пошел прочь, не заботясь, что дальше будет делать Светловой. Княжич побрел за ворота, ведя за повод коня, и у него было такое чувство, что он опять уходит из дома. И дело не в том, что он так уж привык к тесной и душной клети, в которой провел несколько дней среди пленных. Он снова лишался угла, не слишком приветливого, но ясного и надежного, и перед ним опять открывался огромный мир, в котором он не знал своих дорог.

Начало темнеть, а Светловой все ехал и ехал. Он не особенно торопил своего конька – зачем спешить, если у тебя нет цели? В соответствии с легкомысленными пожеланиями чернявого куркутина он ехал на запад, к Истиру, и даже помнил, что ему надо держать путь вдоль берега, вверх по течению. Переправляться в одиночку, да еще в нижнем течении и в половодье, было бы самоубийством, а Светловой не настолько еще лишился рассудка. Его наполняла не столько тоска, сколько безразличие. Много месяцев им владело одно влечение – к Весне, к светлой богине Леле. Сначала его ободряла Смеяна, потом Звенила обещала указать путь. И вот их больше нет: одна покинула его и выходит замуж за его бывшего врага, а другая вовсе сгинула без вести, растворилась, как дух, в дремучих дебрях, из которых однажды вышла.

Думая о Смеяне, Светловой думал и о Держимире и невольно сравнивал его с собой. Меньше года назад он был осыпан дарами судьбы – молодой, удалый, красивый, любимый родителями и народом наследник славенского престола. Боги как будто нарочно создали единственного сына Велемога и Жизнеславы, чтобы показать людям образец удачи. Недаром девушки по весне приняли его за Ярилу. Держимир же был сущим Встрешником, пыльным вихрем на дороге, от которого вернейшее средство – острый нож; злобный завистник, которого судьба обделила удачей и вынудила охотиться за чужим счастьем. И вот не прошло и года, как все переменилось. Бывший Ярила остался один в чужой земле, побежденный, потерянный и надломленный духом, а его противник теперь – победитель и жених девушки, которая приносит удачу. Почему так вышло? Почему он не сумел удержать свое счастье?

А вокруг стоял стеной чужой лес, деревья уже едва чернели на темном небе. Светловой вдруг осознал, что понятия не имеет, где находится и как будет ночевать. Прохлада весеннего дня превратилась уже в настоящий холод, мысль о ночи под открытым небом не прельщала, но где тут найти приют?

Предоставив коню самому искать дорогу, Светловой то и дело приподнимался в стременах и оглядывался, выискивая признаки жилья. Хотя найдешь его теперь, пожалуй: добрые люди уже легли спать, закрыв окошки заслонками. Так можно проехать возле самого тына и не заметить – разве что собаки залают. Да и встань перед ним сейчас жилье – пустят ли его? Ночью, чужого человека, с иноплеменным выговором?

Светловой уже смирился с мыслью, что придется ночевать на земле, и собирался сойти с седла, как вдруг далеко впереди мелькнуло тусклое пятнышко света. Хмурясь, княжич вглядывался в темноту и не мог понять, что это: то ли костер, то ли окошко? Но это была хоть какая-то цель, и он подхлестнул коня. Деревья расступились, под копытами коня словно сама собой появилась какая-то дорога.

Пятнышко света не исчезало, а, напротив, росло. Оно приблизилось даже слишком быстро: неожиданно Светловой увидел перед собой полянку, а на ней – небольшую избушку, тесную и бедную, построенную в один сруб. Широкая прогалина, где сияло вечернее небо, походила на другую дорогу, большую, но ехать дальше было поздно, и Светловой лишь приметил ее на завтра. Возле двери избушки виднелось крошечное окошко, и в окошке мерцал тусклый свет.

Уже остановив коня, Светловой поколебался, прежде чем сойти и постучать. Эта избушка слишком напоминала те домовины, в которых в глухом лесу хоронят колдунов. И вот такое же окошко оставляют, чтобы просовывать туда приношения и слушать пророчества мертвых. Но все же… едва ли он сумел заехать на тот свет, хотя в чужой земле все может быть. Какое-то непонятное чувство тянуло Светловоя к этой избушке, точно в ней должен был оказаться кто-то хорошо ему знакомый, мудрый, добрый. Тот, кто навсегда разрешит его сомнения и укажет дорогу.

Оставив коня возле двери, Светловой постучал.

– Если живой – заходи, если нежить – за порогом оставайся! – тут же ответил старческий голос, и Светловой даже не понял, мужчине он принадлежит или женщине.

Однако смысл ответа его подбодрил, и он толкнул дверь. Внутри было довольно светло от лучины. Возле маленькой глиняной печки сидела на короткой широкой лавке толстая старуха в сером платке, плотно обвязанном вокруг головы и надвинутом на самый лоб. Длинный косматый полушубок из медвежьей шкуры достигал пола, а в руках старуха держала веретено с толстой черной ниткой. Лопаской служила деревянная рогулька, вставленная в дыру на лавке.

– Коли зашел, стало быть, живой! – так приветствовала она Светловоя. – Неживой через мой порог не перейдет. Садись, коли пришел. Много вас теперь ходит, беспутных. Хорошо, хоть кто до места добредает.

Светловой сел на какой-то сундук возле двери – подойти к старухе ближе он почему-то не решился. Как видно, он не первый из разбитых полков искал у нее приюта.