Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

– Клянусь, клянусь, клянусь, – повторял Джейсон, и она ему верила. Он не знал. Все, что он знал, – номер, который ему дал Билли; который Джейсон сдал моментально. На этом все. Коллингсвуд глянула в зеркало и покачала головой. Вышла из комнаты и присоединилась к коллегам.

– Ну, что у нас? – спросил Бэрон. – Какие-то чудеса в решете, да?

– И ты ему веришь, – сказал Варди.

– Ага, – ответила Коллингсвуд. – Ага. Итак…

– Итак, – сказал Бэрон. – Итак, наш Билли – не похититель. Более того, сотрудничает с известным членом, ныне изгнанным, Церкви Бога-Кракена. Оказывается, наш простак не так уж прост.

– Что у них там за гребаный стокгольмский синдром? – спросила Коллингсвуд. – Этот Билли что, эта, как ее, Патти Херст? [70] Патти Херст (1954–…) – внучка Уильяма Херста, газетного магната. Была похищена террористами, впоследствии присоединилась к ним. – Она посмотрела на Варди.

– Возможно, – сказал он. – От этого дела так и разит верой. Я так понимаю, номер, который он назвал, ничего не дал?

– Не-а. Верой во что?

– Во что-то.

– Ну-ка, детишки, ну-ка, – сказал Бэрон. – В общем, мы думали, что искали пленника, но оказалось, мы ищем беглеца. Варди, лучше познакомь Коллингсвуд с новым именем в деле – Коул.

– Это кто? – спросила она. – Что он сделал? Или она. Это она? Мне можно поиграть?

– Пиромант, – ответил Бэрон. – Бывший сообщник Гриза.

– Пиро? – Коллингсвуд сузила глаза. – А ведь все постоянно видят огонь? Варди?

– Да, именно. Простите, я просто… я… – Он жевал костяшки. Бэрон и Коллингсвуд моргнули из-за его необычных колебаний. – Пиромант, кальмар из музея, конец всего… Мы уже близко. Мне только осталось вычленить из этого веру.

Ну, а что там с Мардж? Ее лучшая зацепка привела в тупик.

У нее был новый приоритет. Она поверила незнакомцам, которые твердили, что она в опасности, что она привлекает к себе опасное внимание, что ей нужна защита.

«Знаешь, что такое улица-ловушка?» – спросил ее коллекционер культов, и нет, она не знала, но секунда в Сети решила эту проблему. Выдуманные улицы, размещенные на картах, чтобы исправить бесправие с авторскими правами, чтобы доказать, что изображение украдено. Трудно было найти исчерпывающие списки подобных подложных картографических локаций, но некоторые намеки имелись. Одной из них, конечно же, была улица, где стояла «Старая королева».

Итак. Значит, эти конкретные оккультные улицы построили, а потом скрыли? Их названия просочились в виде ловушек в изощренном двойном блефе, чтобы никто туда не попал, кроме знающих, что эти ловушки – легитимные направления? Или когда расставлялись ловушки, никаких улиц действительно еще не было? Возможно, эти тупички – остатки, проскользнувшие в незаконное бытие, когда атласы рисовались лжецами.

Ну, как бы то ни было, очевидно, эти улицы и нужно обследовать. Мардж искала новые названия.

Хаос-нацисты не прятались в каком-нибудь особенном месте. Просто пустое строение. В его местоположении не было никакой метафорической логики, космических каламбуров: просто достаточно уединенное, достаточно пустое, легко взломать и переделать изнутри – звукоизоляция и тому подобное, – а потом защитить. Штаб находился на краю восточной окраины Лондона, в такой депрессивной зоне, что здесь мало кто обращал на что-то внимание. Был здесь глубокий подвал, где пытали Дейна и где скрипели и вертелись свастики Хаоса. Рядом имелся гараж.

Нацисты работали одни и без присмотра. Ресурс аутсорсинга – в преступном мире подрядчики были не менее популярны, чем в руинах фордизма. Тату только неопределенно попросил продолжать то, что они делали, и извлечь из Дейна хоть что-нибудь, любой намек, где Билли и кракен.

Внутри все украшалось сувенирами из рейха, со своим сертификатом подлинности – заплеванные и забрызганные настоящими кровью, мозгами, спермой гауляйтеров. Свечи в нишах с иконами всякого мракобесия, закопченные плакаты нацистских групп и фотографии из концлагерей. Все, как и можно ожидать.

Хаос-нацисты выстроились – разношерстные фашистские франты, сплошь блеск, спандекс, кожа да орлы. Они вперились в Дейна. Он был привязан рядом со стойкой с окровавленными инструментами. Его еще раз колесовали, чтобы вложить в него новую злокачественную жизнь, так что к нему вернулись глаза и зубы – хотя зубы не все, – и он мог дышать через нос – хотя и сломанный. Вернули его всего пару часов назад и еще не успели приступить по-настоящему. Он смотрел на них, попеременно плевался и бушевал, и обмякал, и пытался уйти в себя.

– Смотрите, – сказал один. – Губы двигаются. Опять молится своему слизню.

– Тупая жидоулиточная мразь, – сказал другой.

– Гав, – сказал нацист-пес.

– Где Билли, мразь?

– Где спрут?

– Твой дохлый спрут тебя не спасет.

Все рассмеялись. Они стояли в комнате без окон. Они медлили.

– Тупой жидяра, – сказал один. Все снова посмеялись.

Есть не так уж много способов испытать боль. Способов ее причинять – почти безграничное количество, но сама боль, изначально разнообразная во всех своих ярких нюансах, неизбежно становится просто болью. Не то чтобы Дейн был безразличен к идее о добавке: он содрогался, когда его дразнили. Но его самого удивило, что они дважды довели его своими ножевыми вмешательствами до момента смерти, а он так и не рассказал, ни где кракен, ни у кого он, ни где Билли. Последнее он не знал и сам, но все-таки мог бы выдать зацепки, и не выдал, и они растерялись.

И все же Дейн едва не плакал. Продолжал молиться.

– Прекращай ныть, – сказал один нацист. – Ты один. Никто не знает, где ты. Никто не поможет. Никто тебя не спасет.

Неужели море поджидало именно этого момента? Неужели оно явилось театрально, задержавшись в трубах – кишащих в стенах, как в любом доме, – выслушивая именно такое заявление, чтобы его опровергнуть? Не суть: звезды сошлись, все было готово для идеального появления, и чуть ли не реально в ответ трубопровод лопнул от соленой воды и здание стало истекать морем.

Соленая вода порывала стены. Выгнула пол. Любовно позолоченные безделушки Второй мировой уносило в новые дыры.

Нацисты рассеялись, бежали, не зная, куда бежать. Дейн кричал без слов. Гнев, восторг, надежда и злоба. Вода хлебала нацистов; по-морскому морозная и по-лондонски мутная, она всасывала и тащила их в стремнинах и омутах, импортированными из самого открытого океана. Кто-то добирался до лестницы, но не один пал под принесенными волнами и там брутально удерживался – и, как ни поразительно, начинал тонуть в сантиметрах от города.

Вода дошла Дейну до подбородка. Он спросил себя, убьет ли она и его. Он против, осознал он; очень даже. «Кракен, позволь мне дышать».