Томас Баррон - Потерянные годы

Но Шим молчал и лишь задумчиво скреб свой грушевидный нос.

— Я тебе ничего плохого не сделаю. Наверняка, определенно, совершенно.

— Ну хорошо. — Держась на безопасном расстоянии, он ходил взад-вперед по покрытым мхом кочкам. — Девочка, она добрая, она слышали, как тут дрались. Она испугались, что гоблинсы тебя хватать. Она хотят тебя найти, но я говорила ей, что это сумасшествие. Я правда пытаюсь, я правда пытаюсь!

Он шмыгнул носом. Прищуренные глазки его стали краснее обычного. По щеке, обогнув нос, скатилась слеза.

— Но она не слушали Шима. Я идет с ней, но я боялись. Очень, очень, очень боялись. Мы шел по лесу и нашел место, где ты дрались с гоблинсами.

Я схватил его за руку. Крошечная лапка оказалась мускулистой, как ручища матроса.

— Ты не видел там сокола? Маленького сокола?

Маленький великан вырвался.

— Она нашел какие-то перья, все в крови, около дерева. Но сокола нет. Она грустные, Шим видит. Тот сокол, он твой друг?

Друг . Слово это одновременно удивило меня и причинило мне боль. Да, птица, от которой всего лишь вчера я готов был избавиться любой ценой, действительно стала моим другом. И я сразу же ее потерял. И снова я познал горечь от потери того, что совсем недавно обрел.

— Ты тоже грустные.

— Да, — тихо промолвил я.

— Тогда тебе не понравится остальное. Это нехорошо, совсем.

— Рассказывай.

Шим с удрученным видом подошел к толстому корню тсуги и уселся на него.

— Она идут по вашим следам. Шим идут тоже, но мне все больше страшно. Мы нашла лагерь гоблинсов. Они дерутся. Толкаются, кричат. Затем… она делает подмену.

Я задохнулся от ужаса.

— Подмена?

Новая слеза побежала по щеке великана вокруг носа-луковицы.

— Я говорю ей не делать этого! Я говорю ей! Но она велели мне сидеть тихо и проползли к мешку, где ты сидели. Она развязывают его, вытаскивают тебя, сюда в кусты. Она пытался, мы оба пытался, растолкать тебя. Но ты как мертвый. И она заполз в мешок сама! Я пытаюсь остановить ее, но она говорят…

— Что? Скажи мне!

— Она говорят, что должна так сделать, потому что ты — единственная надежда Друмы.

На сердце мне легла свинцовая тяжесть.

— Потом гоблинсы кончают драться. Не глядя в мешок, они уносить ее.

— Нет! Нет! Ей нельзя было этого делать!

Шим сжался в комок.

— Я знала, что твоя это не понравится.

— Как только они ее увидят, они… о, это слишком ужасно!

— Это ужасно, да, верно, ужасно.

Перед глазами у меня пронеслись картины последних нескольких дней. Пир под тяжелыми от плодов деревьями шоморры. Разговор о созвездиях на ночном небе. Встреча с Арбассой, роняющей росу ей на лицо. Как она обхватывала мой палец указательным пальцем. Как она смотрела на меня и на Галатор в хрустальном гроте.

— Только двое друзей у меня было на всем белом свете, и я потерял их в один день. — Я ударил кулаком по поросшей мхом земле. — Со мной всегда одно и то же! Я теряю все, что приобретаю.

Крошечные плечи Шима поникли.

— Мы ничем не могу помочь ей.

Я резко повернулся к нему.

— О нет, можем. — Несмотря на слабость и головокружение, я заставил себя подняться на ноги. — Я иду ее искать.

Шим отпрянул и чуть не свалился со своего корня.

— Ты полны безумия!

— Может быть, и так, но я не собираюсь терять своего последнего друга без боя. Я пойду за ними, куда бы они ее ни увели. Пусть даже для этого мне придется отправиться в сам Черный замок.

— Безумие, — повторил Шим. — Ты полны безумия.

— В какую сторону они пошли?

— Вниз по течению. И они шел быстро.

— Тогда я тоже пойду быстро. Прощай.

— Погоди, — Шим схватился за мое колено. — Я сами полные безумия.

Слова маленького великана тронули меня, но я покачал головой.

— Нет. Я не могу взять тебя с собой, Шим. Ты будешь мне помехой.

— Я никакие не воин. Это истинно. Я боимся почти всего. Но я полны безумия.

Я вздохнул: я прекрасно понимал, что сам я тоже никакой не воин.

— Нет.

— Я прошу тебя, пожалуйста.

— Нет.

— Та девочка. Она добрая ко мне, она добрая, как день! Я только хотели помочь ей.

Несколько секунд я изучал обращенное ко мне личико, застывшее у моего колена.

— Ладно, — в конце концов, выговорил я. — Можешь пойти со мной.

Несколько часов мы двигались вдоль Вечной реки, карабкаясь по гладким прибрежным камням, пролезая под низко нависшими ветками. Наконец, река повернула на юг, и мы достигли восточной границы Леса Друма. Сквозь редеющие деревья я смотрел на блестящую ленту реки, а за ней простирались Гиблые Земли, круглые сутки скрытые в тени. Теперь мне стало ясно, что Вечная река и была тем голубым потоком, который я видел, стоя на вершине дюны в день своего прибытия на остров Финкайра.

Впереди на берегу реки, на некотором расстоянии от нас, я заметил группу каких-то валунов, напоминавших по форме яйца. Они были свалены по обе стороны реки, а один лежал посередине. В этом месте река казалась мельче и шире. Я решил, что, перешагивая с камня на камень, можно будет пересечь реку. На противоположном берегу деревья были высажены параллельными рядами, как в саду. Но если это действительно были фруктовые деревья, то такого неухоженного сада я не видел никогда в жизни.

За спиной у меня хрустнула ветка. Я резко развернулся и увидел Шима, сражавшегося с папоротниками. Несколько зеленых «рук» вцепились в его коротенькие ноги. Он извивался и подскакивал в зарослях, и просторная желтая рубаха, волосатые ноги и огромный нос делали его похожим не на живое существо, а на плохо сделанную марионетку. Но жесткие бурые волосы (по-прежнему перемазанные медом, грязью и полные застрявшего мусора), не говоря уже о сердитых розовых глазках, говорили о том, что он вполне жив. И весьма зол.

— Безумие, — пробормотал он, выпутавшись, наконец, из папоротника. — Это безумие!

— Если тебе надоело, возвращайся обратно, — предложил я.

Шим почесал нос-картошку.

— Я знали, что ты думали! Ты хотели, чтобы я не шли! — Он выпрямился во весь рост, однако по-прежнему едва достигал макушкой моего колена. — Ну, а я идем. Я идем спасать ее.

— Ты же знаешь, это будет нелегко.

Маленький великан, скрестив на груди руки, нахмурился.

Я снова обернулся к землям, раскинувшимся за рекой. Меня поразило то, что все, включая деревья в саду, казалось гораздо более тусклым, чем деревья Друмы. На Финкайре я начал четко различать предметы и видеть яркие цвета, однако сейчас я понял, что все исчезнет, как только я пересеку реку. В Лесу я уже привык к ярким краскам, я даже осмелился надеяться, что мое волшебное «зрение» улучшается. Но теперь я догадался, в чем дело. Зрение мое было таким же слабым, как прежде, таким же убогим, как пейзаж, открывавшийся передо мной.