Наталья Игнатова - Откровение

Он оглядел мастерскую. Бывал здесь пару раз и неизменно удивлялся порядку. Сегодня что-то было не так… А, ну, да — голые стены. Светлый, гладко тесаный камень. Непривычно и неинтересно. У Вольфа обычно все увешано картинками, он же рисует, не останавливаясь, если только не чинит что-нибудь или не собирает заново из лишних деталей. Тенгер ткнул пальцем в стоящий у окна мольберт, и тот, включившись, разбросал по стенам последние рисунки. Сколько поместилось. Потом включился слайдовый режим.

Последних рисунков было больше, чем могла вместить просторная зала. Слишком много.

По мнению Тенгера, лишним был каждый из них.

На каждом была Ойхе. Даже там, где взгляд сначала видел лишь бессмысленные вспышки красок, лишь бессистемную пляску угольных штрихов. Бессистемность и бессмыслица били наотмашь, ослепляли, прожигали до самого сердца, и там, в сердце, образ Ойхе оставался саднящим четким клеймом. Как ожог.

Бессмертный. Живой. Не человек, но притворяется человеком всю жизнь, с самого рождения. Да уже того, что он родился, достаточно, чтоб считать его человеком. Ойхе забывает о Мариам после каждой встречи с Артуром. Но на этих рисунках она сама стала Мариам.

И это ложь от начала и до конца. Какая-то хитрая затея Вольфа, который в своем злодействе, врожденном, неотъемлемом, неосознанном, не останавливается ни перед чем. На то и зло, чтобы не останавливаться там, где добро не найдет сил продолжать путь. Вольф зачем-то рисует любовь. Он не знает любви и никогда не узнает, но читает души, как книги; вскрывает сердца, как ларчики без замков, и зачем-то перенес то, что увидел в душах и сердцах — чужое, не своё, непостижимое для себя — в рисунки. В бездонную память мольберта в своей мастерской. Тренировался, что ли, перед встречей с Ойхе?

Что ж, тогда он хорошо подготовился. Чары сработали безотказно.

Ойхе вышвырнет его из Ифэренн и из памяти…

Ведь так и случится? Она забудет.

Но чары уже сработали.

Никогда за бесконечные тысячи лет Ойхе не смотрела на Тенгера так, как посмотрела на Вольфа там, в опере. Один-единственный взгляд. Несколько секунд. Один-единственный взгляд, какого Тенгер не удостоился ни разу за вечность.

Пламя и дым над жертвенником с ягнятами. Стоп поникших колосьев — на другом, бессмысленном. Бог не взглянул на него. Богу нужна была не жертва. Любовь — вот то, что дал Ему младший брат. Любовь — вот в чем нуждалась Ойхе. Но Тенгер любил ее. И он любил Бога.

Не так. Нет пламени над жертвенником, нет пламени в черных сумасшедших глазах. Нет… ни Бога, ни любви.

Тогда, на заре жизни своей и мира, Тенгер понял, что, если не можешь принести правильную жертву, пусть не будет никого, кто может. Чтобы не было выбора. Он ошибся. Ведь так? Семь тысяч лет он жил, зная, что ошибся, мечтая исправить ошибку, веря в возможность прощения.

Нет. Тогда он всё сделал правильно.

Для выхода в юор ему не нужны были никакие ухищрения. Любой, у кого есть душа, может обратиться к демонам напрямую, но любой, у кого есть душа, всеми силами постарается избегнуть этого. Никто не хочет стать проклятым.

Кроме того, кто уже проклят. Возможность прощения, возвращения к Богу, не стоила любви. Ойхе была той жертвой, которую хотел от Тенгера Всевышний. Что ж, семь тысяч лет назад Он не получил того, что хотел. И теперь не получит.

Всё здесь не просто напоминало о ней, всё было ею. Вся Эсимена была — Ойхе. Ойхе была Эсименой.

Это обычное дело для Ифэренн: каждый князь — княжество, каждое княжество — князь. Но князья — демоны, а Ойхе — человек. Зверь не появлялся в княжествах и ему было наплевать на князей. А в Эсимене он бывал регулярно. И… очевидно, что ему было не наплевать на Ойхе.

Странное чувство. Не одержимость, она-то, понятно, странная, но он принял её и искал методы подавления. Странное чувство — ехать по Эсимене и видеть Ойхе во всём. Как будто она раскрыла для него свою душу. Опасное чувство, потому что раскрыта лишь та часть души, которую открывают для любого. Публичная часть.

Можно так сказать о душе? Да запросто!

Полторы тысячи километров они преодолели за час с небольшим. Карл был идеальным автомобилем. Карл взял Кубок Трассы, что ему серпантины Эсимены, отвесные скалы, ощетиненные соснами обрывы, копья пустынных шоссе, пронзающие марева миражей? Готовясь к Большой гонке, Зверь не полагался исключительно на посмертные дары. Даже, чтобы выдержать сверхвысокие скорости, автомобилю мало мощного двигателя и хорошей аэродинамики, что говорить о Гонке, где скорость — меньшее, что требуется от пилота и машины? Поэтому за два месяца подготовки Карл был пересобран весь, до последней заклепки. Зверь воплотил в реальность все, что счел при первой встрече с Карлом хорошим потенциалом.

В Ифэренн ничего не было реальным. Но это без разницы. Есть ведь тут Тенгер, есть Артур, Ойхе есть.

И Карл.

Легкий, прочный, маневренный, он готов был к подвигам — хорошо, что хотя бы не рвался к ним. А то сложно бы ему пришлось с хозяином, который от подвигов старается держаться подальше.

Для того и в Сидену приехал, чтоб между ним и подвигами пролегла граница, неизмеримая ни временем, ни расстоянием.

Ойхе знала о том, что он в Эсимене, с того момента, как Карл въехал в княжество с Трассы. Кто бы сомневался? Им, может, даже «зеленый свет» дали на весь путь от пограничья до Сидены, да только они так спешили, что не заметили. Ойхе тоже спешила. Отделаться от них хотела. В смысле, от него, от Зверя. Карл ее не обижал, к Карлу у Ойхе претензий не было.

Зверь ее тоже не обижал, а всё-таки обидел. Это нормально. Не для него, нет, он никогда не ошибался, и причинял боль, только если хотел ее причинить. Хотел, правда, почти всегда, но это уже издержки воспитания. Он никого не обижал случайно. Ойхе об этом знала. Точнее, об этом знал Тенгер и рассказал Ойхе. Ну, один черт, получается, что Ойхе об этом знала. Зверь причинил ей боль, Зверь не мог сделать это случайно, значит, он сделал это намеренно.

Простая логика. Приемлемая. Непросто другое: почему Ойхе стало больно от его… чувств? восприятия? От его реакции на нее. В нее влюбляются все, кто видит, она создана для того, чтобы в нее влюблялись. Первый человек, да не просто человек — первая женщина. Бог сотворил идеал. Альфа-версию идеала, но когда речь идет о творчестве такого уровня, продукт идеален на любой стадии. Бета-версии — Ева и Адам — проходят сейчас публичное тестирование, включающее совместимость с другими живыми созданиями, но и они тоже идеальны. Фактически-то тестирование предназначено не для разработчика. Доработать себя до финальной версии — задача для них и для их потомков, не для Белого Бога, который и так знает, чем всё закончится.