Яцек Пекара - Я, инквизитор. Башни до неба.

Я думал обо всём этом потому, что Нейман должен был быть именно изломан колесом, и сразу после приговора суда маркграфиня фон Зауэр послала нарочного, чтобы он привёз малодоброго мастера Юстаса из Кёльна, известного своим опытом и чрезвычайно серьёзным подходом к выполнению своих обязанностей. Госпожа фон Зауэр попросту посчитала, что местный палач не подходит для столь сложной операции как казнь вызывающего ужас и ненависть Мясника. Ведь в этом случае была неприемлема какая-либо ошибка или какое-либо упущение. Чернь, которая, несомненно, в огромном количестве соберётся на рынке, должна была получить развлечение не только долгое, но и искусное, а такого мастерства, видимо, не гарантировал городской мастер. Я догадывался, что этот человек не в восторге от подобного решения, а наоборот, оскорблён в своей гордости и профессиональном достоинстве. Ведь он, по всей вероятности, полагал, что годами усердной службы на благо города он заслужил, чтобы к нему относились серьёзно и пользовались его услугами не только в каких-то банальных случаях повешения или клеймения.

Я поспрашивал, где мне найти палача, и без удивления узнал, что он заливает своё горе в таверне на окраине. Я решил его навестить и немного поговорить с ним, чтобы понять, может ли этот глубоко оскорблённый в своей профессиональной гордости человек помочь мне в реализации моих планов.

Палач сидел за столом у стены. Вокруг было полно людей, но другие завсегдатаи толпились за столами и лавками, и никто не сел рядом с палачом. Ну что ж, такова уж эта профессия. Нужная, даже необходимая, но при этом овеянная смесью страха, признания и необъятного презрения. Каждый из этих горожан, теснящихся за кружкой пива или стаканом вина, считал себя лучше, чем палач, хоть бы он был побирушкой, содомитом или растлителем детей. И никто в здравом уме не сядет на одну скамью рядом с ним. Конечно, данное правило не касалось инквизиторов. Мы не должны забивать себе голову суевериями, ибо во многом мы сами определяем правила, по которым хотим жить. Поэтому я купил у трактирщика большой кувшин пива и подсел к столу, за которым сидел палач.

Мужчина склонился над столешницей, но, должно быть, заметил движение краем глаза, потому что удивлённо поднял голову. Но успокоился, когда меня узнал.

– Здравствуйте, господин инквизитор, – сказал он. – Не стыдно вам... так... со мной...

– Вы, наверное, не часто имели дело с инквизиторами? – Я улыбнулся и разлил пиво по кружкам.

– Да как-то не было оказии.

Он поднял кружку и опорожнил её одним махом, так, что я не успел бы даже досчитать до пяти между тем, как он приложил сосуд к губам, и тем, как с громким стуком его поставил.

– Моча, – сказал он. – Как есть моча.

Потом, наверное, он понял, что не стоит так говорить о полученном в подарок напитке, поскольку он поднял на меня взгляд.

– Тем не менее, душевно вам благодарен, – сказал он с изысканной вежливостью, которая совершенно не подходила к его грубому лицу, окаймлённому дико взлохмаченной бородой.

Я попробовал пиво, и оно действительно оказалось водянистым.

– Раньше всё было лучше, – вздохнул я. – Раньше хотя бы никто не посмел бы обойтись подобным образом с таким профессионалом как вы. Мир катится ко всем чертям, скажу я вам, мастер.

Он потёр глаза кулаком, и я подумал, что он, должно быть, гораздо пьянее, чем выглядит.

– Столько лет тяжкой службы, столько лет... И так со мной поступили.

– Ещё много лет будут говорить об этой казни. И все эти годы люди будут вспоминать имя мастера Юстаса из Кёльна, – заметил я.

– А то я не знаю? – Он поднял на меня сердитый взгляд. – А вы что? Издеваться сюда пришли? Потому что, если так... – Он сжал свои большие ладони в кулаки.

– Помочь, мастер. Я пришёл вам помочь, – быстро ответил я, ибо для полного счастья мне не только хватало публичной драки с городским палачом.

– Помочь... – повторил он, как будто не до конца понимал это слово, а потом расслабился. – И как же вы мне хотите помочь? Устроите так, чтобы я казнил Мясника?

– Этого я не могу. – Я покачал головой. – Так решила госпожа маркграфиня, и никто не способен заставить её отступить от своего решения.

– Ну да, маркграфиня, – он произнёс это слово так, будто оно было крайне неприличным, после чего сплюнул под скамью и снова повесил голову. – А я такую удобную машинку для неё изобрёл, – пожаловался он. – Такую, специальную, для отсечения головы. Замечательную.

– Ничего себе! – Изумился я. – Мало того, что вы являетесь признанным мастером в своей профессии, так вы ещё и вдобавок изобретатель. Это действительно достойно восхищения. Вы расскажете мне об этом?

Он снова поднял голову, и на этот раз его глаза блестели.

– Видите ли, я так подумал, что не всегда человеку сопутствует удача, чтобы точно ударить мечом или топором. То приходится рубить двумя ударами, то осуждённый сдвинется, и лезвие попадёт ему в спину или в плечо. Ну не годится так, правда ведь?

– Я всегда утверждал, что экзекуция должна быть исполнена чисто и аккуратно, – подтвердил я.

– Вот именно! – С жаром признал он мою правоту. – Так вот, я придумал такую машинку. Берём две толстые доски и устанавливаем их вертикально, в досках есть железные направляющие, по которым ходит хорошо смазанное, утяжелённое свинцом лезвие. А под лезвием такой запорчик, который держит нож, пока его не вытянут снаружи. Осуждённый кладёт голову под лезвие, я только вытаскиваю запорчик, и лезвие падает, начисто срубая голову. Вот такую машинку я придумал, – он глубоко и жалобно вздохнул. – И назвал её куртинка.

– Куртинка? А почему куртинка?

– Потому что меня зовут Курт, – признался он с лёгким смущением.

– И что сказала госпожа маркграфиня?

На этот раз он не стал ждать, пока я налью ему пива, налил себе сам и снова опустошил кружку одним глотком. Глубоко вздохнул.

– Она сказала, что это не мануфактура, – буркнул он. – И что если бы она приговаривала по десять человек в день, то, может быть, ей бы это и пригодилось, но она казнит пару человек в год, так что я могу и сам справиться. И ещё, ещё... – его голос сорвался.

– Да?

– Она сказала, что скорее в Империи разразится революция, чем кому-нибудь пригодится моя куртинка. А потом дала мне несколько дукатов отступного. Вот и всё.

– Жаль, – сказал я. – Хотя, если бы вы пользовались этой машиной, не было бы вам жаль личного контакта с человеком? Той эмоциональной нити, которая незаметно, хотя и очень сильно, связывает палача и его жертву, создавая таинственное чувство общей ответственности?

Он вытаращил глаза, и я отдал себе отчёт, что он, наверное, немногое понял из того, что я только что сказал.

– Ну, ничего, ничего, – бросил я быстро, поскольку моей целью не было вести здесь с ним философские разговоры за пивом. – Ладно, забудь. Я пришёл к тебе, Курт, потому что у меня есть идея, благодаря которой ты сможешь сохранить свои позиции.