Яцек Пекара - Я, инквизитор. Башни до неба.

Впрочем, нередко случалось, что архитекторам не суждено было увидеть результаты многолетней работы, поскольку некоторые стройки тянулись до бесконечности, особенно когда у заказчика здания внезапно заканчивались средства.

Я так задумался, что лишь через некоторое время до меня дошло, что Шуман что-то сказал.

– Простите. – Встрепенулся я. – Вы не могли бы повторить?

Он снова поморщился, видимо, он не принадлежал к тем людям, которые любили что-либо повторять. Ну, может, за исключением случаев, когда они уже соскучились по звучанию собственного голоса.

– Я говорил, что мы, строители, соль этой земли, – сказал он. – От простого рабочего до самого архитектора.

– Наверное, вы правы, – вежливо ответил я.

Я смотрел в окно и заметил, как руки одного из носильщиков подломились под тяжестью корзины, полной камней. Сначала он опустился на колени, потом забрызгал кровью из открытых уст, и, наконец, рухнул лицом в песок. Что ж, именно этот носильщик, возможно, и не был солью земли, но, кажется, сейчас он начал процесс превращения в её удобрение. Шуман, по-видимому, проследил за моим взглядом, потому что я услышал, как он тяжело вздыхает.

– Как же недолговечна человеческая жизнь, – сказал он с таким сожалением, что если бы я не слышал его предыдущих суждений, то подумал бы, что оно связано со смертью рабочего.

– Аминь, – отозвался я.

Он посмотрел на меня с явственной печалью.

– Один удар камнем в голову или железом в грудь, нехватка воды или еды, болезнь... И вот мы уже мертвы, господин Маддердин. Разве Господь не мог слепить нас из более прочного материала?

Это был не тот вопрос, который мог бы задать правоверный христианин, ибо крылись в этом вопросе какие-то сомнения во всемогущей силе Творца, либо, что ещё хуже, Ему приписывались злые намерения.

– Берегитесь, мистер Шуман, – предостерёг я его, – и не пытайтесь угадывать божественные планы, ибо нет дороги, которая быстрее приведёт к ереси.

– Ересь, – буркнул он. – Я простой человек, мастер. Славлю Господа, но это не мешает мне размышлять над несовершенствами человеческой природы.

– Не думайте слишком много, – посоветовал я ему. – Ибо тот, кто видит перед собой слишком много путей, может заблудиться с большей вероятностью, чем человек, идущий простой и ясной дорогой.

Он посмотрел на меня, на этот раз с явным отсутствием благосклонности.

– Ну хорошо, вы мне скажете, наконец, чего на самом деле хотите, если только вы не пришли для того, чтобы поделиться со мной горсткой нравоучений? Вы хотите провести расследование? Обвинить кого-то? Вы, как я понимаю, располагаете соответствующими документами?

– Я получил лицензию, действующую на территории города и его окрестностей, – объяснил я. – А эта лицензия позволяет мне задавать вопросы, какие я захочу и тому, кому захочу. И обязывает всех на эти вопросы отвечать.

– Мне нечего скрывать. Лишь бы мне работать не мешали.

Люди редко обращаются в подобном тоне к инквизиторам, но самоуверенность Шумана истекала как из того факта, что он находился под защитой могущественного ордена, так и из того, что он был знаменитым и признанным архитектором, определённо имеющим протекцию в самых высоких сферах.

– Никогда бы не осмелился, – ответил я.

– Де Вриус, конечно, жалуется, что у него всё идёт не так, как надо, да? Что я насылаю на него порчу или проклятие? – Он засмеялся. – Что он ещё придумал кроме этого?

– А у него всё не так? Есть причины себя жалеть?

– Если он нанимает на место главного инженера пьяницу и шулера, то нечего удивляться тому, что его кто-то зарезал. И если он не может уследить за рабочими, то неудивительно, что происходят несчастные случаи. И если он не нанял новых на место погибших или изувеченных, то неудивительно, что не хватает рабочих рук. А если не хватает рабочих рук, то нет ничего странного в том, что он выбивается из графика.

– То есть обычная некомпетентность...

– Вы сами это сказали.

– Но де Вриус работал на многих стройках и не раз сталкивался с проблемами. И никогда не выдвигал подобных гипотез...

– Гипотез! – Возмутился Шуман. – Это необоснованные обвинения и клевета, а вовсе не гипотезы. А всё потому, что мы в первый раз работаем рядом друг с другом. Этот бедняга знает, что я превосхожу его во всех отношениях, так что он будет использовать все возможные способы, чтобы мне навредить.

– Вы не сталкивались до Христиании?

– Я вам больше скажу! Мы не сталкивались даже здесь. Я в жизни этого несчастного в глаза не видел. И хотя мы находимся в Христиании уже несколько месяцев, но как-то не сложилось. И это, наверное, хорошо, зачем себе нервы трепать...

– Огромное вам спасибо, – сказал я. – И я был бы признателен, если бы вы приставили ко мне кого-то, знающего территорию. Я хотел бы осмотреться, поговорить с людьми... Вы ведь не присягнёте, что кто-нибудь не вредит де Вриусу без вашего ведома?

– Вы и сами знаете, что не присягну. – Он нахмурился. – Хотя мне это кажется маловероятным. Но спрашивайте, ходите, ищите. Чтобы потом не говорили, что Дитриху Шуману было что скрывать. Знайте и сохраните в памяти, инквизитор, что я чист как хрусталь.

Я кивнул, как будто соглашаясь с его словами.

– Тогда постарайтесь не упасть, ибо хрусталю это не идёт на пользу, – посоветовал я ему без улыбки.

Он ответил мне смелым и мрачным взглядом.

– Хватит морочить мне голову, инквизитор, – сказал он. – Я приехал сюда работать, а не развлекаться словесными дуэлями. А мои работодатели не любят, очень не любят дармоедов. Что, впрочем, и я у них перенял...

Не было никаких сомнений в том, что любезный архитектор имел в виду именно меня. Что ж, инквизиторов называли и похуже, чем дармоедами, так что я не собирался оскорбляться. Мы ещё посмотрим, кто честнее заработает на свою краюшечку хлеба и кружечку воды.

Мастер, приставленный ко мне Шуманом, оказался молодым, умным мужчиной, явно увлечённым как своим начальником, так и необъятностью предстоящих работ. Честно говоря, его энтузиазм быстро мне надоел, поскольку я не был в состоянии найти большого архитектурного замысла в этих завалах песка, земли и камней, которые окружали нас повсюду, и в лабиринте траншей, которые, казалось, разрезали строительную площадку на полностью лишённую смысла композицию. Я понимал, что вижу только начало большого строительства, но с меня уже хватало зноя и вездесущей пыли, обсыпающей одежду, лицо и волосы, щекочущей ноздри и забивающей горло. Я был потный, грязный и постоянно кашлял, в то время как мой проводник, казалось, почти танцевал среди песка и камней, а его рот не закрывался, пока он разглагольствовал о великом строительстве и восторгался тем, как ему повезло, что он может участвовать в столь монументальном мероприятии (он только сплёвывал время от времени, чтобы удалить излишки пыли из открытого рта). Поэтому, когда мы добрались до другого конца площадки, я простился с ним с облегчением, и ушёл с убеждением, что Шуман не случайно послал ко мне этого болвана. Я полагал, что он должен был счесть это отличной шуткой.