Ник Перумов - Боргильдова битва

Но искажение, когда известны его законы, перестаёт быть таковым.

Каменная чаша, бурлящая вода. И застывший подле неё немолодой Ётун, опирающийся на громадный боевой топор с рукоятью, поднимающейся до середины груди. Густые, пробитые сединой усы спускаются до ключиц, простой плащ скрывает плечи.

Слейпнир перешёл на неспешный, исполненный достоинства шаг. Не к лицу владыке Асгарда лететь сломя голову, тем более на глазах у гримтурсена.

Великан поднял голову, усмехнулся.

— Приветствую могучего Одина, Отца Богов.

— Приветствую достойного Мимира, хранителя Источника Мудрости.

— Позволь мне избегнуть долгого разговора о пустяках, Отец Дружин. Тебя привело ко мне что-то необычайное, не так ли? Садись, — ётун указал на отполированный до блеска старый корень. — Дом мой прост, и не надлежит владыке Гунгнира входить под его своды. Пригласив тебя, О дин, я бы тем самым тебя же и унизил.

— Оставь искусные речи, Мимир, отец мудрости, — Старый Хрофт сел на жёсткий корень, куда указывал ётун. — Мы слишком давно и хорошо знаем друг друга. Я буду говорить в любом месте, что угодно тебе.

— Тогда давай говорить здесь, — великан повёл рукою.

— Как пожелаешь, — О дин с трудом сдержал нетерпение пополам с раздражением. — Случилась беда, мудрый Мимир. И не из тех бед, что мы привыкли встречать копьём, молотом или магией.

— Говори, говори, Отец Богов, — Мимир опёрся на огромный топор. Тревоги в его голосе отнюдь не слышалось. — Моё бытьё здесь спокойно и бестревожно, а вести приходят редко. Не считать же за оные очередную победу твоего старшего сына над моими лишёнными разума сородичами?

Один вздыхает про себя, но не показывает виду. И начинает рассказ.

Мимир слушает не перебивая и всё так же стоит, опершись на громадный топор. Время от времени он кивает, словно в повести Отца Дружин ему встречается что-то знакомое.

— И ты пришёл ко мне просить совета? Ты, владыка Асгарда, принёсший самого себя себе в жертву?

— Именно к тебе, мудрый Мимир. В прорицании вёльвы я должен буду спросить совета у твоей отсечённой головы перед самой битвой Рагнарёка.

Ётун только ухмыльнулся.

— Советоваться с моей отсечённой головой… Неплохо. Но пока что она ещё крепко сидит у меня на плечах. А ты, бог О дин, — великан вдруг наклонился к самому лицу Отца Дружин, — видать, совсем разуверился в себе. Забыл, почему ты бог.

— Говоришь загадками, мудрый Мимир.

— Это мне наиболее свойственно, бог О дин. Что бы ты ни решил, это окажется правильным, потому что именно боги отделяют верное от неверного. К чему ты устремишься, то и станет единственно справедливым.

— Играешь словами, ётун, — Старый Хрофт не смог подавить гнева. — Играешь словами, а семеро приближаются. И я обязан…

— Ты обязан прежде всего остаться богом, владыка Асгарда. Слушать мир и следовать его слову. Ты дважды пронзал себя Гунгниром, дважды висел на ветвях священного дерева, а теперь удивляешься, что второй раз не получил полного знания? Бог О дин, жертву можно свершить только один раз. Ты уже приносил себя в жертву самому себе. Думаешь, такое можно повторять снова и снова? Что врата мудрости открывают пережитые страдания, мучения плоти? Что мог, ты сделал, бог О дин. Этим путём ты прошёл уже до самого конца. Дальше ничего нет.

— Опять красивые слова, Мимир, — поморщился Старый Хрофт. — Я пришёл к тебе с горькими вестями. Ты хранишь мудрость Митгарда и Ётунхейма, Муспеля и Свартальфахейма. Ты сберегаешь источник. А подумал ли ты, что случится с тобою самим? Ты жив уже бессчётные века, смерть не властна над тобой — а думал ли ты о том, что эта бесконечная жизнь может и оборваться, если новым владыкам Хьёрварда не покажется твоя наружность?

— Знание — не предмет божественной власти, Отец Дружин. Никакие боги, чудовища, сущности не в силах ничего сделать с этим источником. Не ими строено, не им и разрушать. Силёнок не хватит. Ни у тебя, не в обиду тебе будь сказано, бог О дин, и ни у кого другого, кто бы ни властвовал в Митгарде или Хьёрварде. Явись сюда Сурт, повелитель Муспелля, и он бы не преуспел. Я никого не боюсь, бог О дин. Моё бытие во власти совершенно иной силы, поистине великой, по сравнению с которой вся ваша драка за власть — лишь смешная и наивная игра. Игра, тем не менее, забавляющая моего повелителя.

— Ты стал болтлив с годами, словно женщина, мудрый Мимир, — О дин поднялся с жёсткого корня. — Когда-то я пришёл к тебе, оставив на дне источника свой собственный глаз, и ни мига не пожалел о свершённом обмене. Тогда ты был молчалив и недобр. Сейчас уста твои извергают потоки слов, но среди них ни одного нужного. Я жалею, что пришёл сюда, мудрый Мимир. Прощай.

— Я сказал тебе все нужные слова, бог О дин. Если ты не понял их, то в этом я не виновен. Владыке Асгарда не растолковывают простейшее, словно неразумному дитяти. Я оскорбил бы тебя подобным.

— В сражениях и на войне слова — твоё оружие. Они должны разить, а не слагаться в причудливые узоры.

— Ты прав, — вдруг согласился ётун. — Оружие должно разить. И слова мои способны именно разить, хотя ты этого и не увидел. А что касается узоров… острие клинка не испортит резьба на рукояти.

— Рукояти лучше бы оставаться простой и обтянутой доброю кожей, чтобы не скользила рука. Есть ли там узор, нет ли — воину, погибшему, потому что шип раны вывернулся из ладоней, всё равно. Впрочем, мы опять ударились в игру слов, достойный хозяин. Я возвращаюсь в Асгард.

— Лёгкой дороги тебе и Слейпниру, — усмехнулся великан.

(Комментарий Хедина: Мимир. Мимир, каким я его помню. Что ж, за все прошедшие годы [тысячелетия по счёту Хьёрварда] он изменился мало, я бы даже сказал — совсем не изменился. Пожалуй, со временем характер у него даже слегка улучшился. Во всяком случае, окажись на месте Старого Хрофта, к примеру, мой названый брат Ракот — то не миновать бы хорошей потасовки. Чем больше я читаю книгу Одина — тем больше вижу прямую связь с нынешними временами и теми, что, боюсь, неизбежно настанут. Не знаю, как сложилась судьба Гулльвейг, но, полагаю, ничего хорошего Древним Богам от неё не было.)

Расставшись с Мимиром, О дин летел обратно, мало что замечая по сторонам. Старого Хрофта душил гнев. Проклятый хитрец! Болтал, болтал, да так ничего и не выболтал. Ничего не сказал ни по доброй воле, ни без оной. С чем пожаловал, с тем и домой пришлось отправиться.