Сборник - Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала

– И что это значит? – вслух спросил он.

– Если тебя нет, меня тоже нет.

Аркаша сжал голову руками – не ради жеста, а потому что голова и впрямь шла кругом.

– Ты не хочешь играть, потому что я не готов, – терпеливо, рассудительно сказал он. – В каком смысле готов? С Тиррей был готов, а с тобой нет?

Альта глядела на него, не отрываясь. Потом повторила:

– Тебя нет.

Аркаша обреченно вздохнул.

– Как это – нет?

И тогда она объяснила.

…Холодок пробегал по спине, когда Аркаша вспоминал тот день. Альта Маргарита потому и загадывала исполнителю загадки, что могла объяснить их смысл. Она вообще могла объяснить смысл, который знала, – чудесную и страшную музыку сфер.

– Как ты играешь? – спросила она. – Чем?

– Пальцами, – в сердцах ответил Каша.

– Пальцами, – повторила Альта – показалось, что разочарованно, хотя на самом деле безо всякого выражения. – Что ты делаешь, когда играешь?

Аркаша предположил, какого ответа она от него ждет. Разговорами на такие темы он еще в музыкальной школе был сыт по горло, поэтому повысил голос, ответив:

– Самовыражаюсь!

Глаза гитары сверкнули – и вновь стали непроглядно-черными. Точно молния пронеслась в ночи.

– Тебя нет.

– Вот он я сижу, – проворчал Каша. – Играю. Выражаю свои чувства…

– Да, – сказала Альта. – Они обыкновенные. Поэтому музыка получается обыкновенная. Тиррей пыталась играть на тебе, хотя это ты должен был играть на ней. Она хотела тебе помочь. Но ничего не вышло. Я не буду тебе помогать.

Аркаша открыл рот – и закрыл.

«Обыкновенные», – повторил он про себя. Маргарита спокойно ждала его ответа, но ответ не складывался в голове. Мысли приходили бесполезные и бестолковые – про дилера и Полину, а чувств не было совсем – никаких, даже обыкновенных.

– А почему у Сирены не получается? – зачем-то спросил Каша. – Которая Серега? У нее что, тоже обыкновенные чувства? Она же…

– Нет, – ответила Альта.

– А почему?

Гитара молчала.

«Не скажет, – подумал Каша. – Не мое дело потому что…»

И нахлынула наконец злость. Она была смутная и словно бы чужая – далекая чья-то злость. Аркаша встал, отвернулся от пронизывающего и бесстрастного взгляда Альты, подошел к окну. За окном был снег – снег и снег, новогодние сугробы и облака, много белой пухлой зимы.

– Ты злая, – только сказал Аркаша гитаре.

– Я не злая, – ответила гитара. – Я полая. Во мне – эхо.

– Ар-ка-ша!

Надув от обиды губы, Киляев стоял у афиш. Сам понимал, что выглядит дурак дураком и именно поэтому сделал вид, что не услышал. Они договорились на три часа, с трех часов он тут и стоял, терпеливо отвечая на эсэмэски вроде «сейчас буду», «извини, опаздываю» и «вот я фефёла!»

Алые розы в хрусткой обертке пахли хрусткой оберткой.

Ириша споткнулась, пошатнулась на каблуках и чуть не упала. Аркаша тревожно подался вперед, но она уже поймала равновесие и, сияя, прыгнула ему на шею – маленькая, шумная, с ледяным носом и пальцами.

Аркаша долго отогревал эти пальцы в ладонях, когда они сидели за чаем. Ириша чихала. Весна выдалась холодная и дождливая, не угадать с одеждой. Ириша то и дело попадала без зонтика под ливень, а не то упревала в зимней куртке и опять ходила простуженная.

– Ну зачем ты вообще пришла? – сердился Аркаша. – Отменила бы все.

– Ну мы же целую неделю не виделись!

– Ты завтра дома сиди, – назидательно говорил он. – И послезавтра тоже. Лечись!

– Завтра-то ладно. А послезавтра вы же играете!

– Ну и что? Мы все время играем.

– В «Сказке сказок»! Я туда хочу.

Аркаша рассмеялся.

– Не последний раз, – сказал он. – Подумаешь! – хотя горд был, конечно, до чрезвычайности.

Ирише только предстояло узнать, у кого «Белосинь» будет записывать альбом и кто теперь их менеджер. Аркашу прямо-таки распирало, но он героически молчал, потому что Волчара взял с него страшную клятву. Ланка боялась сглаза.

– Ладно, – сказала Ириша и завертела головой в поисках официантки. – Пойдем погуляем.

– Может, тебя лучше домой отвезти?

– Да ну тебя! – засмеялась она и махнула на него рукой. – Подумаешь.

И они пошли гулять, несмотря на слякоть и холод. Ириша болтала и висла у Аркаши на локте. У иззябших роз почернели края лепестков, ни единой зеленой стрелочки не выбилось еще из черной влажной земли, но уже пахло весной. Дело шло к вечеру, людей вокруг становилось все больше. Начиналась толкотня. Аркашу то и дело пихали, потому что он забывал смотреть по сторонам. Время от времени Ириша чуть ли не силой утаскивала его в сторону, освобождая кому-то путь. «Слепыш бестолковый», – ворчала она, а Аркаша улыбался. Вдруг, охваченный нежностью, посреди улицы он прижал ее к себе и расцеловал – в голубые веселые глаза и в выгнутые брови, и в покрасневший нос.

А когда оторвался, то увидел Тиррей.

Гитара его не заметила. Она сидела на скамейке, на спинке, выставив длиннущие, загорелые голые ноги, и разговаривала со своим исполнителем – тот был лохматый и небритый, весь в железе высокий парень с насмешливыми глазами. Гитара была в своем репертуаре: фраз не строила, а вместо того тыкала парня в плечо пальцем, ухала и морщила нос. Но железный парень, по всему судя, отлично ее понимал.

– Ты куда уставился? – спросила Ириша и тут же ахнула, увидев: – Ого! Совсем голая, вот моржиха, везет же ей, я б сразу простудилась…

– Ириш, – сказал Аркаша, – а это ведь не человек. Это тоже живая гитара. Ну, как Альта. Другая.

– Ух ты! – восхитилась Ириша мимолетом и сразу забыла.

Она потянула его за собой, увидав за углом еще что-то интересное – то ли мартышку с фотографом, то ли жонглера, и Аркаша послушно пошел. Только обернулся напоследок, улыбаясь, чтобы еще раз увидеть, как озаряет курносую мордочку Тиррей неистовое ласковое сияние обретенной любви.

– Драконы, драконы… Плевать я хотел на этих драконов! – Огромный, поперек себя шире варвар с силой припечатал кружку к изъеденной временем и подобным небрежным обращением столешнице. Темная жидкость плеснула через край, клочья пены повисли на заскорузлой ладони воина.

– Ну, не скажи, – хмыкнул кто-то из собеседников. Кто именно – разобрать было сложно. Факелы, которые прижимистый Энвельд все никак не собрался заменить нормальными масляными светильниками, немилосердно чадили, и весь зал умрадской таверны был заполнен дымом.

Это мало кому мешало… в конце концов, в чем прелесть пира на свежем воздухе? Большинство тех, кто коротал здесь время, с избытком хлебнули удовольствия есть и пить в степи, в лесу или в снежных горах. Хлебнули и продолжали хлебать… так и пойдет, до самой смерти. Редко кому из воинов доведется встретить костлявую в собственной постели, да они к этому и не стремились. Не то чтобы это было каким-то уж особым позором, Ткач видит все, и знает, кто чего заслужил в жизни… и все же на стариков, отошедших от дел, поглядывали с некой снисходительной жалостью. И каждый боец, полный сил, неисполненных еще надежд и нерастраченной тяги к приключениям, нет-нет да и думал про себя: «Уж я лучше паду с честью и славой, чем вот так… разваливаться от дряхлости, умирать от старческой немочи…»