Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

Элейн

«Разве отправлять за ней Кармадона было неправильно?»

Не могу сказать. В этот раз Эванжелина хотела побыть одна, дождаться, пока Птолемус и Рен уедут, но позже она об этом пожалеет. Если у нее не хватит духу поехать с ними, она будет жалеть, что хотя бы не проводила его. Мало кого она ценит больше, чем своего брата, и я не понаслышке знаю, какое влияние мы оказываем на ее эмоции. Эванжелина думает, что я не замечаю, как легко она поддается нашему влиянию. Малейшее слово, один неверный взгляд. Ее выбивает из колеи все, что ставит под угрозу наши узы и отношения. Даже малейшая возможность разрушения нашего круга. В конце концов, мы – единственное, что у нее осталось.

«И она – единственное, что осталось у меня».

Я стараюсь сделать все, что могу, за доступное мне время. Собрать ее одежду без помощи магнетрона трудновато, но я делаю все, что могу. В Норте и Разломах мы предпочитали носить цвета наших домов, из-за чего в наших шкафах была очень однообразная цветовая гамма одежды. Черный, серебряный. Немного белого. Монфор – другое дело. Здесь цвета дома не имеют никакого значения, и я перебираю радугу оттенков, выбирая наряды, подходящие для отречения. Большая часть нарядов Эванжелины слишком тяжелые, и я не справлюсь с ними без посторонней помощи, при возможности я стараюсь выбирать шелк. Хромированная кольчуга менее громоздка, но все равно ее тяжеловато снять с крючка.

Через час я немного вспотела, но собрала два чемодана вещей, которые могут нам понадобиться. Платья, рубашки, брюки, куртки. Не забыла и свою собственную одежду. На случай, если Эванжелина передумает.

Я оставляю чемоданы в шкафу, закрывая за собой дверь, чтобы скрыть их от посторонних глаз.

Наши комнаты здесь, естественно, не такие роскошные, как в Ридж-хаусе, но все-таки достаточно роскошные для нашего статуса. На данный момент.

Хотя в Разломах мы спали вместе, для соблюдения приличий у меня всегда были свои комнаты. Это одновременно странно и волнующе – знать, что это пространство принадлежит нам и никому другому. Поместье Дэвидсона имеет очень специфический колорит, и деревянные украшения и лесная зелень не совсем не по вкусу. Но я даже не пыталась начинать украшать наши комнаты. Мы здесь долго не пробудем.

Окна, по просьбе Эванжелины, выходят на запад. Она предпочитает просыпаться с рассветом, но знает, что я этого не делаю. Это было очень мило с ее стороны, хоть и требует некоторой тактичности днем, когда солнце, кажется, находится прямо на уровне глаз. Как обычно, я вращаю рукой, будто поворачиваю дверную ручку, и свет, сияющий в тусклом свете, превращается в золотое сияние.

«Так-то лучше».

Здесь у меня есть не так много поводов использовать свои способности тени в полной мере. В Монфоре нет королевского двора, нет королевы, которую нужно подслушивать, нет юного принца, за которым нужно незаметно следить. Но тем не менее, это не значит, что я не стараюсь при возможности внимательно слушать. В основном – на улице, во время беззаботных прогулок по Асценденту. В конце концов, я дворянка Норты, Серебряная, рожденная, чтобы править. Когда-то я была будущей королевой Разломов. Хотя здесь я в безопасности, за пределами поместья мне часто не рады. Красные и новокровки, которые узнают меня, бросают на меня презрительные взгляды, Серебряные смотрят с жалостью или завистью. Иногда я выхожу на улицу с Эванжелиной, прикрывая нас обеих завесой своих способностей, хоть это и затрудняет передвижения в толпе.

Не то чтобы Эванжелине было какое-то дело до косых взглядов.

Встречи премьера Дэвидсона слишком хорошо охраняются, даже для меня. Он проводит советы за закрытыми дверями, и его всегда сопровождают стражники-новокровки. Один из них может обнаруживать способности; у другой на пределе работают органы чувств, и она может чувствовать запахи и услышать даже невидимого непрошеного гостя. Она напоминает мне мать Эванжелины, женщину, которую никогда не застают врасплох. У нее всегда было слишком много глаз, слишком много носов, слишком много зверей в ее распоряжении.

Если все пойдет так, как было задумано, я, возможно, буду проводить гораздо больше времени со стражниками-новокровками, а особенно – с Дэвидсоном.

Прошло по меньшей мере два часа с тех пор, как исчезла Эванжелина. Она завтракала в необычном молчании, поглощая все, что ставил перед ней слуга. Я не настаивала. У всех нас сегодня трудный день, а самый трудный – у нее. Когда она сказала мне, что хочет немного побыть одна, я была готова предоставить ей пространство, которого она так отчаянно хотела.

Она отдала мне написанное ей письмо, то самое, которое Птолемус должен будет прочитать во время своей завтрашней трансляции. Она не из тех, кому нужна помощь или даже поддержка, но сейчас между нами нет секретов. Она хотела, чтобы у меня была возможность выбирать.

Я его не читала.

Оно лежит на кофейном столике у нас в гостиной, дразнит даже из соседней комнаты. Я не дура. Я провела при Серебряных дворах столько же времени, сколько Эванжелина и, вероятно, подслушала больше, чем она подслушает за всю свою жизнь. Так обычно поступают тени.

А писать письмо вместо того, чтобы самой отправиться в Разломы, – поставить все под угрозу срыва. И неважно, сколько я буду это повторять, Эванжелина отказывается слушать. Она всегда была упрямой, всегда быстро зарывалась рогами в землю. Я думала, что здесь она избавится от этих качеств. Здесь она может быть другой. Но она практически не изменилась. Она все еще горда, все еще озлобленна, все еще боится потерять тех немногих людей, которые ей дороги.

Я стараюсь не заходить в гостиную, чтобы не смотреть на письмо. Вместо этого я занимаю себя уже застеленной кроватью. У нас нет личных слуг, но есть горничные, которые ежедневно убираются в наших комнатах и готовы предоставить нам все, что мы можем попросить.

«Ненадолго».

Я сдуваю с лица прядь волос. У меня нет ни малейшего представления, как поддерживать большую часть своей одежды в надлежащем порядке. В особенности – кружевное белье, которое больше всего нравится Эванжелине. Я собрала в чемодан несколько комплектов. Она заслуживает награды, если передумает.

И про отречение – и кое-что другое тоже.

Вздохнув, я сажусь на кровать и падаю на прохладное покрывало. Одеяла темно-зеленые, того же цвета, что и флаг Монфора, и я представляю, что лежу на лесной подстилке. Мои алые волосы очень сильно выделяются на фоне ткани; они яркие, как кровь. Я раздумываю, не позвонить ли горничной и не попросить ли ее приготовить мне горячую ванну, но в этот момент кто-то заходит в гостиную. Есть только один человек, который не потрудился бы постучаться, и я готовлю себя к неизбежным разногласиям по поводу сегодняшнего дня.