Виктория Авеярд - Клетка короля [litres]

– Другим тоже надо поесть, – сердито говорю я, подойдя к Бри, и быстро выхватываю бекон у него из рук.

Полгода плена не притупили моих инстинктов. Улыбнувшись брату, я сажусь рядом с Гизой, собравшей свои длинные волосы в аккуратный пучок.

Скорчив гримасу, Бри садится. В руке у него тарелка с целой грудой намазанных маслом тостов. Ни в армии, ни на Таке он не ел досыта. Как и мы все, он отдает еде должное.

– Да, Трами, оставь и другим немного.

– Обойдешься, – отвечает тот, ущипнув Бри за щеку.

Они обмениваются тычками. «Дети, – снова думаю я. – И солдаты».

Оба протянули на войне дольше, чем большинство других. И это не просто везение. Они сильны. Смышлены если не в быту, то в драке. Веселые улыбки и мальчишеские манеры скрывают настоящих бойцов. И сейчас я рада, что не вижу этого.

Мама подает мне первой. Никто не жалуется, даже Бри. Я принимаюсь за яичницу с беконом и пью крепкий горячий кофе с сахаром и сливками. Еда, достойная Серебряных, – уж я-то знаю.

– Мама, где ты это достала? – спрашиваю я, жуя яичницу.

Гиза морщится, наблюдая, как я говорю с набитым ртом.

– Ежедневный паек, – отвечает мама, отбрасывая седеющую косу за плечо. – Здесь живут сплошь офицеры Гвардии, крупные чиновники и значимые гражданские лица – ну и их семьи.

– Значимые гражданские – то есть… – я пытаюсь читать между строк. – Новокровки?

Вместо мамы отвечает Килорн:

– Если они офицеры, то да. Рядовые новокровки живут в казармах, вместе с остальными солдатами. Пожалуй, так лучше всего. Меньше разделения – меньше страха. Не получится хорошей армии, если бойцы будут бояться друг друга.

Я удивленно поднимаю бровь.

– Я же сказал, что у меня есть специальность, – подмигнув, шепчет Килорн.

Мама, сияя, ставит перед ним тарелку. Она ласково взъерошивает ему волосы, так что рыжеватые вихры становятся дыбом. Килорн неуклюже пытается их пригладить.

– Килорн помогает новокровкам поладить с остальными, – с гордостью объявляет мама.

Он пытается скрыть вспыхнувший на щеках румянец.

– Уоррен, если ты не собираешься есть…

Папа реагирует быстрее всех – он хлопает Трами тростью по вытянутой руке.

– Веди себя прилично, парень, – рычит он. И тащит из моей собственной тарелки бекон. – Вкуснотища.

– В жизни ничего подобного не ела, – подтверждает Гиза, изящно, но с аппетитом уплетая посыпанную сыром яичницу. – Монфорцы в еде разбираются.

– Пьемонтцы, – поправляет папа. – Еду привозят из Пьемонта.

Я делаю мысленную пометку – и невольно вздрагиваю. Я так привыкла анализировать слова окружающих, что делаю это машинально, даже в кругу семьи. «Ты в безопасности, всё закончилось». Я постоянно твержу эти слова. Их ритм слегка меня успокаивает.

Папа продолжает стоять.

– Как тебе твоя нога? – спрашиваю я.

Он почесывает голову.

– Ну, в ближайшее время возвращать не собираюсь, – говорит папа, расплываясь в непривычной улыбке. – Но к ней надо привыкнуть. Целительница помогает мне приспособиться.

– Хорошо. Очень хорошо.

Я никогда не стыдилась папиного увечья. Оно значило, что он жив и призыв ему не грозит. Столько других отцов, включая отца Килорна, погибли на никому не нужной войне, а мой выжил. Став калекой, он злился, тосковал, проклинал свое кресло. Он хмурился чаще, чем улыбался, и все считали его угрюмым нелюдимом. Но папа был живым человеком. Некогда он сказал мне, что жестоко вселять надежду, которой нет. Он не надеялся снова встать, сделаться таким, как прежде. И вот он стоит – как доказательство того, что надежда, даже самая крошечная, самая немыслимая, может быть небезответной.

В темнице я отчаивалась. Тратила силы. Считала дни и ждала конца, неважно какого. Но я не утрачивала надежды. Глупой, неразумной надежды. Иногда это была искорка, иногда пламя. Спасение казалось невероятным.

Как и то, что ждет впереди. Путь через войну и революцию. Мы все можем погибнуть в ближайшем будущем. Нас могут предать. Или… мы победим.

Понятия не имею, на что это похоже и на что конкретно надеяться. Я знаю только, что нельзя терять надежды. Это – единственное, что спасает меня от внутренней тьмы.

Я обвожу глазами стол. Некогда я жаловалась, что моя семья не понимает, кто я такая. Я считала себя одинокой, отделенной от всех.

Как же я ошибалась. Теперь я это вижу. Я знаю, кто я.

Я Мэра Бэрроу. Не Мэриэна, не девочка-молния.

Мэра.

Родители тайком предлагают сходить со мной на совещание. Гиза тоже. Я отказываюсь. Это военное предприятие, ничего личного, всё ради дела. Мне будет проще припоминать подробности, если мама не будет держать меня за руку. Я могу казаться сильной в присутствии полковника и его офицеров, но не при ней. При маме слишком соблазнительно сломаться. Слабость приемлема и простительна в кругу семьи. Но не тогда, когда на кону жизнь и смерть.

Кухонные часы показывают восемь, и перед домом останавливается транспорт с открытым верхом. Я тихо выхожу. Килорн тоже – но со мной он не поедет. Он знает, что это не его дело.

– Чем будешь заниматься сегодня? – спрашиваю я, поворачивая латунную дверную ручку.

Он пожимает плечами.

– В Трайале у меня было свое расписание. Тренировки, занятия с новокровками, уроки с Адой. Когда мы с твоими родными перебрались сюда, я решил, что надо продолжать.

– Расписание, – фыркаю я, выходя на солнце. – Ты говоришь прямо как Серебряная леди.

– Ну, раз уж мы оба такие красивые… – он вздыхает.

Уже жарко, солнце полыхает на востоке, и я снимаю тонкую куртку, которую меня заставила надеть мама. Вдоль улицы растут деревья, покрытые густой листвой; они делают военную базу похожей на богатый городской квартал. Большинство кирпичных домиков, кажется, пусты – их окна темны и закрыты ставнями. Транспорт ждет у крыльца. Водитель опускает солнечные очки и смотрит на нас поверх стекол. Я могла бы догадаться. Кэл позволил мне побыть с родными, но ждать слишком долго он не желает.

– Килорн, – окликает он, приветственно помахав рукой.

Тот отвечает небрежным кивком и улыбкой. За полгода их неприязнь сошла на нет.

– Потом увидимся, – говорю я. – Сравним показания.

Килорн кивает.

– Конечно.

Пусть даже на водительском месте сидит Кэл, который притягивает меня, словно магнит, я иду к транспорту медленно. Вдалеке слышится рев самолетных двигателей. С каждым шагом я всё ближе к воспоминаниям о полугодовом плене. Если я поверну обратно, никто не возразит. Но это лишь оттянет неизбежное.

Кэл смотрит на меня, и его лицо мрачно. Он протягивает руку, помогая мне взобраться на переднее сиденье, как будто я инвалид. Мотор рычит; электрическое сердце транспорта служит мне утешением и напоминанием. Я могу бояться; но я не слаба.