Генри Олди - Маг в законе. Том 2

Если это уже тогда была любовь, то любовь безумная. Не сознающая сама себя под бременем панциря. Находящая удовольствие в обоюдных мучениях. Сейчас, когда я думаю об этом… [вымарано до конца абзаца]

В Мордвинске, в морге, я даже не обратил внимания на твоего спутника; в Севастополе я почувствовал к нему симпатию, плохо понимая причины. Думаю, в Федоре я увидел тебя. Сейчас он нравится мне все больше и больше… ибо это тебя, Рашель, все больше и больше в нем.

Я ведь вижу… хотя и не знаю, как сие творится. Лучше мне не знать. Лучше никому этого не знать! Заговор Обреченных нарушил равновесие, яд стал лекарством, оставаясь ядом; и сейчас на поверхность взбаламученной воды всплывает нечто новое, чего следует опасаться вдесятеро больше, нежели любых "эфирных воздействий".

Я знаю другое: я схожу с ума.

День за днем, час за часом.

– Бог, создавший мир однажды, от тебя здесь облик каждый.

Дай мне жить любовной жаждой, ей упиться глубоко!

Дай мне, страстным устремленьем, вплоть до смерти

жить томленьем

Бремя сердца, с светлым пеньем, в мир иной снести легко…

Спасибо… [вымарано полстроки] …Рашель, я… [вымарано до конца страницы]…

…Федор замолчал. Присел на краешек кровати, глянул на Княгиню. Веки женщины были плотно сомкнуты, и в уголках глаз блестели…

Нет, показалось.

Без чувств она.

– Рашеля… Он просил тебе… прочитать. Вот, я прочитал…

У окна, спиной к Федору, стоял отец Георгий. И, наверное, хорошо, что спиной, потому что лицо у священника сейчас было лицом дебила или святого.

Стряпчий Гоша-Живчик, Десятка Червонная, второй раз за нынешний безумный день служил посредником. Княгиня, в сознании или без, услышала все, что должна была услышать.

Растрепанная тетрадь тихо легла на столик у кровати.

– Тамара Шалвовна! Разрешите войти?..

Княжна сидела в отцовском кабинете, по давней привычке с ногами забравшись в кресло. Обитое мягкой черной кожей, огромное кресло притворялось чревом кита, поглотившего упрямца-пророка Иону; хотелось тихонько шептать: "Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня…" В кабинет Тамара заходила редко, отец не любил присутствия других, пусть даже самых близких людей в его святая святых; но сейчас княжне казалось – если она будет сидеть здесь, в папином кабинете, в папином любимом кресле, за папиным столом, то с отцом непременно все будет хорошо.

Непременно.

– Это вы, отец Георгий? Да, конечно, заходите… вы знаете: они меня прогнали…

Это было правдой. Из спальни роженицы Тамара была изгнана профессором Ленским: профессор сказал, что он прекрасно обойдется услугами добровольных повитух, матушки Хорешан и стряпухи Оксаны, и что подобное зрелище отнюдь не предназначено для глаз молоденьких барышень. Княжна не обиделась; понимала, что профессор прав.

Просто ушла сюда, в кабинет.

– Тамара Шалвовна!.. извините, если нарушаю ваше одиночество. Сегодня я видел вас, когда вы… ну, вы понимаете, о чем я!..

Княжна обернулась.

Увидела.

И задохнулась от запоздалого понимания.

– Отец Георгий! Вы!.. вы тоже?! Вы же священник?!

– Аз есмь пастырь недостойный, – грустно улыбнулся отец Георгий. – Да, дочь моя, я тоже. Чего не могу сказать о вас – ибо вы до сих пор мне непонятны. Друц рассказывал мне о вас, о вашей просьбе… обо всем. Вернее, обо всем, что знал сам.

Перегнувшись через массивный подлокотник, княжна смотрела на священника. Вокруг отца Георгия, за ним, рядом с ним, была – тень. Маленькая: куда меньше, чем у тех же Ефрема Ивановича или Феденьки. Но – была. И размеры тени мало что значили: как и у всех, она походила на своего обладателя, в то же время будучи похожа на совсем другого… человека?

Маленького, лысенького, в кургузом сюртучке; насмешливого! печального… нос – сливой…

Княжна знала этого – человека?

– Вы понимаете, отец Георгий… просто я сгорела ТАМ. Совсем. Дотла. Я ждала, я верила – и сгорела. Вот, наверное, и все.

Священник подошел ближе; узкой, прохладной ладонью тронул плечо княжны.

– Не знаю, Тамара Шалвовна. Сгореть – значит, стать огнем. А что есть огонь? Возможность брать чужое и делать своим? делать – собой? Если так… я ведь следил за вами там, во дворе, и не знал: ужасаться мне или восхищаться? Вы не копируете, ибо на огне нельзя ничего оттиснуть; вы берете и…

– Пожираю? Вы это хотели сказать, отец мой?

– Нет. Я хотел сказать другое. Если и впрямь мы все живем на проценты, дробя часть на части; если мы повторяемся друг в друге, не творя нового, и лишь бесконечно пережевывая старое, как старуха беззубыми деснами мнет корку хлеба…

Княжна ждала.

– Если это действительно так, и нет среди нас учителей и учеников – вы первый настоящий ученик, какой появился за долгие годы. Договорный огонь во плоти. Мы – нити вселенского балагана; вы – кукловод. Пока еще неумелый, неопытный, но мы умеем лишь дергаться, а вы учитесь дергать, и когда научитесь – вам не понадобятся крестники, масти, вся эта мишура, которую мы придумали сами себе, лишь бы скрыть главное: мы даже не куклы. Так – нити, струны треснувшей гитары… Благослови вас Господь, дитя мое!

Отец Георгий отвернулся.

Но скрыть слезы ему не удалось: тень стояла за его спиной, рядом с ним, возле, вокруг, и глаза у тени – маленькой, лысенькой, в кургузом сюртучке – подозрительно блестели.

…Покинув кабинет и оставив княжну в одиночестве, отец Георгий встал в коридоре у окна. Оперся о подоконник. Некоторое время наблюдал, как с ветвей деревьев судорожно облетает желто-красный сентябрь. У ограды верстовыми столбами торчали облав-юнкера. "Обложили," – подумалось невпопад, хотя Гоша-Живчик прекрасно знал: не обложили, а, наоборот, охраняют.

Как же, такая ценность! Мало их осталось, настоящих магов в Законе; а таких, как здесь, на княжеской даче, почитай, и нету вовсе. И теперь, если все пойдет, как писал отставной генерал Дорф-Капцевич, как было указано в депеше губернатора, как задумывал хитрый цвиркуновский голова, оказавшийся ничуть не глупее генералов с губернаторами…

Если все пойдет именно так…

Отцу Георгию было плохо. Очень плохо. Ясное дело, Святейший Синод, Ватикан, столпы ислама и даже мудрые авраамитские рабби в самом скором времени поддержат это начинание. Объявят богоугодным, освятят, предоставив черед власти светской. Искус окажется слишком силен. И это будет началом конца. Конечно, процесс увядания будет долгим, поначалу никто ничего не заметит…