Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

Властительница Акомы колебалась: долг правителя — отвечать за своих людей, и она собиралась добиваться, чтобы ее оставили вместе со свитой. Однако Мирана, словно угадав ее мысли, едва заметно покачала головой.

— Иди, госпожа, — с поклоном прошептал Сарик, получив торопливый совет Лайапы. — Здесь свои порядки, а ты сделала все, что могла. Если упрешься на своем, как бы не испортить все дело, которое привело нас сюда. Лайапа считает, что Мирана достаточно хорошо знает своего мужа и что нужно делать так, как он велит. И по-моему, стоит прислушаться к его совету.

Напоследок Мара метнула высокомерный взгляд на Хотабу, чтобы тот хорошенько уразумел: никакие турильцы не заставят ее плясать под свою дудку и если она что-то делает, значит, у нее есть для этого собственные резоны. Затем, гордо выпрямившись, она присоединилась к Миране, направлявшейся к выходу.

Люджан дернулся было вслед за ней, но Мара жестом остановила его. Среди этих варваров ни один из них не был в безопасности, да и что может один безоружный воин против толпы горцев? Видимо, Мирана это понимала.

— Оставайся-ка здесь с моим мужем, воин, — снова заговорила она. — Наплети ему, какой ты свирепый в бою и неутомимый в постели. Я не задержу твою госпожу надолго.

Для Мары у нее нашлось другое утешение:

— Не беспокойся, твою служанку не тронут, пока это дело не будет решено.

Сжав с неожиданной в старухе силой руку Мары, Мирана подтолкнула ее за порог.

Холодным воздухом им обожгло лица, так что кровь прилила к щекам. Мирана шла быстро, увлекая Мару за собой и не давая времени передумать. Они свернули в проулок, где, судя по ароматам, пекари заканчивали свои дневные труды. Какая-то собачонка жадно заглатывала корки, которыми кормила ее девочка с косичками. При виде этой картины Мара вспомнила о собственной дочери: дорастет ли она до тех лет, когда заводят любимого зверька?

Мара споткнулась, и Мирана поддержала ее.

— Не раскисай, — сказала ока на языке цурани с сильным акцентом. — Тебе хватило сил, чтобы покинуть родные места, бросить вызов Ассамблее и явиться к нам. Так теперь уж нечего жалеть себя.

Мара подняла голову.

— Разве моя судьба для тебя что-нибудь значит? — в недоумении спросила она.

— Ничего не значит, — обыденным тоном ответила Мирана. Ее темные глаза выжидающе остановились на властительнице Акомы. — Ничего бы не значила для меня твоя судьба, будь ты похожа на тех цурани, которых мы знавали прежде. Но ты не такая. Хотаба убедился в этом, когда предложил променять служанку.

Мара еще выше вскинула голову:

— Она не моя собственность, чтобы я ею торговала, даже ради избавления моей семьи от грозящих ей опасностей. Я предоставила ей выбор, и она осталась со мной по собственной воле. Камлио не рабыня…

Мирана пожала плечами, отчего бахрома ее шали заколыхалась на холодном пронизывающем ветру.

— Верно, и по нашим законам тоже ты не вправе торговать ею. Однако на твоей родине господа распоряжаются судьбами, своих слуг, рабов и детей как им вздумается. И считают, что боги ниспослали им такое право.

— Они верят в это, — осторожно ответила Мара.

— А ты?

Вопрос Мираны хлестнул, как пастушеский кнут.

— Не знаю, во что верю я, — хмуро призналась Мара. — Пожалуй, в одно. Как Слуга Империи, я поставила интересы государства и народа превыше всего. И теперь не могу ценить свою жизнь выше любой другой жизни. Камлио со мной, потому что я поклялась одному человеку охранять ее. Тот, кто доверил мне ее безопасность, ничем не хуже меня. Существует понятие чести, суть которого — слепое повиновеиие обычаям, но существует и другое понятие чести, объемлющее… гораздо больше.

Взгляд Мираны стал пронзительно-острым.

— Ты другая. Она разговаривала скорее сама с собой, чем с Марой. — Молись богам, чтобы твоей непохожести оказалось достаточно для освобождения. Я на твоей стороне. Но никогда не забывай: турильские мужчины более искренни и великодушны, когда рядом нет женщин. У нас суровая страна, и тот, кто будет проявлять мягкость, рискует потерять жену, добытую в набеге.

— У него отобьет жену другой? — изумилась Мара.

Сморщенные губы Мираны сложились в лукавую ухмылку.

— Может, уведет другой. А то и хуже — жена сама покинет его дом и очаг и в знак презрения за слюнтяйство… набьет одеяло снегом.

— Вы так делаете? — Мара расхохоталась, забыв про свои невзгоды.

— А как же.

Заметив, что гостья озябла, Мирана стащила с себя одну из теплых шалей и накинула ее Маре на плечи; от шали пахло дымом и грубой овечьей шерстью.

— Давай зайдем в мою любимую пекарню. Там в этот час сладкие булочки прямо из печи. Я тебе расскажу, чем мы тут еще занимаемся помимо исполнения своей главной обязанности — делать вид, что принимаем всерьез кукареканье наших драчливых мужчин.

В отличие от дымной духоты дома Совета воздух в пекарне резко обдавал сухим жаром печей, особенно уютным во влажном климате высокогорья. Мара неловко присела на деревянный стул. В этих промозглых горах цуранские подушки вряд ли были бы уместны на каменном полу. Не привыкшая к такой мебели, Мара то и дело меняла положение туловища в попытке найти удобную позу, однако ей ничего не оставалось, кроме как покориться необходимости и провести вечер в легкой светской болтовне. Мирана, как и супруга вождя в Лозо, как видно, была не прочь потолковать о пустяках, пока городские старейшины держат совет.

— Мужчины бывают такими детьми, тебе не кажется?

Мара изобразила вежливую улыбку:

— В таком случае твой муж — очень сердитый ребенок.

Мирана рассмеялась, устраиваясь напротив за деревянным столом, на поверхности которого имелись желоба, куда хозяева пекарни, не отрываясь от болтовни с гостями, выкладывали свежие хлебы.

Мирана откинула с головы все свои многочисленные платки и шали, под которыми обнаружились седые волосы, стянутые плетеным шерстяным шнурком.

— Хотаба? — снисходительно вздохнула она. — Он пустозвон, но я его люблю. Грозится прибить меня за длинный язык уже сорок два года, чуть ли не с того самого дня, когда он перекинул меня через плечо и дал деру через перевал от моих братьев и отца. Но за всю жизнь он ни разу не поднял на меня руку. Видишь ли, Мара, у нашего народа принято бросаться страшными угрозами и жуткими оскорблениями. Похвальба у нас — род искусства, и затейливое ругательство вызовет у оскорбленного скорее восхищение, нежели негодование.

Тут она смолкла — у стола остановился юноша в вязаной шерстяной фуфайке, с подносом в руках. Перейдя на турильский, Мирана заказала горячие сладкие хлебцы и подогретый сидр. Потом, взглянув на обведенные темными кругами глаза Мары, добавила к заказу вина. Юноша принял у Мираны три деревянных кружка с просверленными дырками и кинулся выполнять заказ, ежесекундно оглядываясь назад в надежде, что жена вождя на него не смотрит и он может разглядеть заморские одежды Мары.