Михаил Высоцкий - Принцесса и арбалет. Том 2

— Он погиб как настоящий герой! — сквозь слезы подытожила Лерка, теснее прижавшись к обнимающему ее некроманту.

— Да, как герой, — подтвердил я.

Увы. Хоть я и герой, и маг, и императором был, а миры спасать — да по десятку за день, но проклятые гены никуда не уберешь. Мои биологические предки, homo sapiens sapiens, от которых мы, иншие, произошли, кроме всего прочего передали мне много чего нежелательного. И среди прочего неумение устоять перед женскими слезами. Я бы, может быть, и рассказал бы всю правду, да вот только когда красивая девушка плачет — приходится вместо горькой истины придумывать приторную романтическую сказку.

Собственно говоря, в данном случае я не сильно соврал. «Он», который "погиб, как настоящий герой" — это Бил, приемный отец Валерии и родной дядя Федора. О том, что старик погиб отнюдь не как герой, а весьма тупо, бросившись на заведомо превосходящие силы крыланов, что смертью свой он ровным счетом ничего не добился, и погиб совершенно зря, я говорить не стал. Вместо этого поведал короткую, но романтическую сказку, где, среди прочего, рассказывалось о "последнем подвиге легендарного Била", который жизнью своей заплатил за наше спасение и который, пусть и столь высокой ценой, уничтожил последних двух крыланов.

Хоть Леркины слезы это и не остановило, гибель близкого человека — всегда тяжелая утрата. Но зато хоть теперь можно было смело сказать, что даже на смертном одре великий воин и авантюрист Бил проявил себя героем, спас дорогих себе людей и остался до конца верен своим идеалам! Я не знаю, так, или как-то по-другому, оценили мой рассказ Федя и Лера, но и на его, и на ее лице помимо горчи утраты читалась и гордость за дядю и отца. Всегда приятнее думать, что близкий человек погиб, совершая Подвиг во имя Отечества, чем знать, что был зарезан в пьяной трактирной драке своим собутыльником. Результат один, но сам процесс перехода из мира живых в мир мертвых в перовом случае вызывает гордость и восхищение, во втором — нечто значительно менее приятное.

Ладно, оставим их пока в покое. Все заняты своими делами — Лера плачет, Бесс ее утешает, Федя, только что узнавший не только о гибели дяди, но и о предательстве друга, переживает молча. Зыкруд Алвит, с дубиной титана в одной руке и подаренной мною бейсбольной битой в другой, играет головами крыланов в только что изобретенную им игру, смесь лапты, бейсбола, крикета и кегельбана. Хорошо ему — зыкруды вообще слабо воспринимают опасность, а конкретно этот индивид вообще вбил себе в голову, что пока "любимый Михаил", то есть я, рядом — то ему ровным счетом ничего не грозит. Вот и наслаждается жизнью. И не мучают его мысли, что только что лишь чудом мы все спаслись от верной гибели, что убегая от посланцев Ада и Черноречья через древний портал в гробнице титанов попали в дальнее прошлое. "Любимый Михаил" подарил новую игрушку, тепло, светло, мухи не кусают, тишь, да гладь, да божья благодать — так чего, спрашивается, переживать? Факт гибели Била до Алвита дошел, но волноваться по такому поводу он не собирался. Ну да, был такой, Бил. Жил, потом умер. Ну и что? "Алвит жив, Михаил жив" — а значит ровным счетом ничего плохого в этом мире не произошло.

Беспечности зыкрудов могли бы позавидовать не только люди, но и многие литературные персонажи — ни жизнерадостные хоббиты, ни беззаботные кендеры не могли сравняться в своем оптимизме с этими лесными дикарями. Заросший, высокий, худощавый, с нечесаной иссиня-черной бородой, сквозь которую блестели сорок белоснежных острейших клыков, которым любая акула позавидует, в бальном платье Валерии и с двумя дубинами в перепончатых руках Алвит представлял собой незабываемое зрелище. Хищный лесной житель, способный в зимнем лесу найти клубнику и не брезгующий человечиной, он был для меня эталоном оптимизма. Одного взгляда на Алвита хватало, чтоб уверится — пока жив последний зыкруд, в мире не все так плохо.

А оптимизм мне сейчас был жизненно необходим. Еще бы. Узнать, что последние пол года жизни ты был лишь марионеткой в чужих руках, отыгрывая по нотам написанную кем-то партитуру, что вся пресловутая свобода воли оказалась лишь фикцией, а воли у тебя не больше, чем у пешки на шахматной доске — для меня это было большим моральным потрясением. Заставить себя после всего этого опять трепыхаться, опять бороться, попытаться вновь сорваться с нитей, убежав от всесильного кукловода, было тяжело. Так сказать, психологический кризис.

Настоящий герой, тугодум в набедренной повязке, у которого за спиной висит верный двуручный меч, глянул бы на моем месте на свою «команду», и ради них бы пошел бороться за правое дело. Увы, я — не герой, для меня мир во всем мире — лишь один из лозунгов развитого социализма, а равенство, братство, счастье — три лозунга французской буржуазной революции. Так сказать, "ИgalitИ, fraternitИ". И ручного психоаналитика под рукой тоже нет, как и талмудов по психоанализу. Так что придумывать для себя дальнейшую мотивацию приходилось на месте в полевых условиях.

Что меня всегда удивляло в героях книг, фильмов, да и во вполне реальных людях — картонность их мотивации. "Почему ты так сделал?" "Так надо!" И все! Больше им нечего сказать. Я, конечно, не спорю — есть люди, у которых авантюризм в крови, а без приключений они себя вообще не мыслят. Такие могут спокойно вместо работы сесть на поезд, поехать в Новосибирск, и оттуда, пешком, дойти до Владивостока. Не вдоль железки, а так, по тайге петляя, тундру захватив, переплыв Байкал и побродив по степям Монголии. Но таких — единицы. Нормальные люди всегда неповоротливы, идут по пути наименьшего сопротивления. И если им сказать "слышь, чувак! Держи перстенек, теперь иди на тот конец материка, там его в жерло вулкана бросишь", то с вероятностью девяносто девять процентов тебя пошлют куда подальше.

Можно подойти к проблеме более тонко. Обозначив «избранность», дать человеку понять, что "только он может спасти человечество", объяснить, что "так предрешено высшими силами/богами/самой судьбой". Можно даже привести «логические» аргументы и доказательства, но, как правило, обходятся даже без них.