Том Арден - Танец Арлекина

И миновала ночь скорби, и когда начался новый день, собрались пять народов в последний раз у Камня Бытия и Небытия. В урочный час явились к ним все пятеро богов, и попрощались по очереди каждый со своим народом. Но когда пришла пора прощаться Агонису, оказалось, что он исчез.

— Где Агонис? — кричали все кругом, но пропал светлый бог, точно так же, как и его возлюбленная.

До сих пор никто так и не знает, что же с ним случилось. Некоторые говорят, будто бы он сошел в Камень Бытия и Небытия, другие — будто бы он ушел в магическое стекло.

А третьи утверждают, будто бы он в тот день переоделся и затерялся в толпе, собравшейся у Камня. Говорят, будто бы он ушел вместе с людьми в тот день и отправился искать по свету свою возлюбленную. Но как именно он переоделся и с каким народом ушел — этого никто не ведает.

До сих пор, хотя с того дня миновали тысячелетия, почитатели Агониса верят, что настанет день, и вернется к ним их бог, и приведет с собой свою возлюбленную.

И говорят они, что только тогда закончится Эпоха Искупления и начнется новая эра в истории Земли.

Глубоко в чаще Диколесья — зеленая, обволакивающая тишина. Прозвучит ли хрипловатый крик кукушки, прозвенит ли соловьиная трель — все звуки поглотит лесная чащоба, и вновь всем завладеет безмолвие.

Но вот что-то яркое мелькнуло на фоне темной зелени.

— Лесной тигр!

Ката бросилась вперед, но лесной тигр исчез.

— О папа, пусть он вернется!

— Лесной тигр идет, куда захочет, девочка моя. Он — существо особенное и знает это. Неужто он станет показывать свои полоски глупым маленьким девочкам?

Глупым?

Ката напряженно вглядывалась в чащу. Ей так хотелось, чтобы все существа, обитавшие в лесу, были её друзьями. Одним только взглядом, без песен и танцев, она могла призывать белок и малиновок, и даже жирного барсука. Она могла разговаривать с мудрым филином и скользкой выдрой, жившей в реке. Вот только лесной тигр не являлся на её зов, оставался для нее золотым пятном, яркой вспышкой на фоне темной зелени.

— Порой самые яркие вещи как раз и остаются для нас скрытыми, дитя мое. Но настанет час — и мы увидим их.

Ката вздохнула. Сколько раз отец повторял эти слова? А сейчас даже не обернулся. Шагает себе в своем плаще с капюшоном, переставляет ноги, опирается на длинный посох, опускает его в толстый ковер опавшей листвы. Так жарко, так тихо в лесу, что полы плаща старика не шевелятся.

Ката окликнула отца:

— Отец, а когда настанет мой час?

Но старик только языком прищелкнул.

Босые ноги Каты колола колючая хвоя. В другой день, забыв обо всем, она бы ушла, скрылась в густых зарослях папоротника. Но сегодня она только вздохнула, вновь прочла про себя стишок про лесного тигра, догнала отца и сжала его слабую, вялую руку.

— Папа, — попросила девочка, — расскажи мне еще про ярмарку.

Из-под капюшона снова донеслось прищелкивание языком. Ясное дело, тигр мог и подождать, а вот ярмарка — нет. И вчера, и позавчера, с того самого дня, как в деревню въехали разноцветные фургоны ваганов, отец рассказывал Кате о том, что можно купить на ярмарке, о полосатых балаганчиках, о показе диковинок, о драгоценных камнях, что сверкали и переливались в складках тюрбанов бродячих актеров. Затейливыми словами он вызывал удивительные образы: пестрого арлекина в колпаке со звенящими колокольчиками, морщинистую мудрую старуху-пророчицу с хрустальным шаром, человека без головы, с лицом на груди, женщину с рыбьим хвостом вместо ног. Может быть, он зря распалял воображение девочки? Может быть, все это, как и многое другое, теперь принадлежало другому миру, именуемому прошлым? Ведь так давно не бывало ярмарок! Наверное, он и сам дал слишком большую волю своему воображению.

— Бедный лесной тигр! Он уже забыл про тебя, моя глупышка! — пошутил старик.

— О папа! — рассердилась Ката и убежала от отца. Она плясала на лесной тропинке, словно фея.

Вот так они и шли через лес: старик шагал медленно, словно древний пилигрим, а девочка то отставала от него, то обгоняла — резвая, проворная фея в платьице из домотканой ряднины.

Диколесье подкрадывалось к деревне словно вор. Тропа шла расширяющимся коридором.

Деревня Ирион лежит в глубине Тарнских Долин — лесистых котловин у подножий высоких гор, которые на древнем наречии эпохи Рассвета зовутся Колькос Арос — «Хрустальное Небо». К югу от этих мест, на равнинах Эджландии, снежные горы кажутся легендой, парящим символом другого, высшего мира. А для обитателей Тарна горы вполне реальны, они присутствуют всегда — висят на горизонте, словно белое призрачное нагромождение на фоне лазурной синевы небес. Даже в пору изнурительной жары горы напоминаю о том, что холода отступили ненадолго, что они лишь на краткое время ушли из этих, самых северных краев царства Эль-Орока.

Но когда жара особенно сильна, даже местным жителям кажется, что холода никогда не вернутся. В том году — 997а Эпохи Искупления, в сезон Терона по календарю Агонистов, в долинах стояло настоящее пекло.

Со времени войны этот сезон Терона выдался самым жарким.

Только тогда, когда они дошли до конца лесного коридора, Ката снова взяла отца за руку. Старик печально усмехнулся, но девочка этого не заметила, так как лицо отца скрывал капюшон. Такое неизбежно случалось на краю Диколесья. Как ни манила, как ни звала к себе Кату ярмарка, она бы с радостью вернулась в лесную глушь. Девочка потерлась щекой о заскорузлую руку отца.

Отец отдернул руку.

— Замарашка! Собралась чесаться об меня? Я что тебе — дерево?

— Папа!

Упрек отца был шуткой, конечно. Утром старик отправил дочку к реке, дабы она как следует умылась. Правда, он отлично знал, что вместо этого Ката играла и разговаривала с речной выдрой.

Ну, что тут поделаешь? У девочки своя жизнь. Она — дитя Диколесья, каким был и он сам, пока жизнь не заставила его стать другим.

Перед ними встала высокая полуразрушенная стена. Диколесье закончилось. Пройдя сквозь пролом в стене, отец и дочь оказались на кладбище.

Ката прищурилась.

Послеполуденное солнце светило ярко. Надгробные камни, поросшие мхом, лежали, словно дремлющие в заброшенном саду псы. Тишина — плотная, густая, пронизывающая все вокруг, смешалась с жарой, но все же её нарушали приглушенные голоса, стук барабанов, тоненькие переливы скрипки, доносившиеся со стороны деревни. Звуки наполняли круг, замкнутый домами, словно вода чашу, и переливались через край, поднимались кверху, как пар. Казалось, будто в чаще кто-то варил странное зелье. Ароматы этого зелья стремились ввысь, к полуразрушенной громаде замка, вздымавшейся над деревней, царившей надо всей округой.