Елена Грушковская - Багровая заря

Вы спрашиваете, кто я?

Всё началось с того, что я увидела существо на дереве. Её звали Эйне. Она была хищником.

Я почувствовала вкус крови и больше не могла есть человеческую пищу.

Меня сочли наркоманкой.

Меня арестовали за убийство, которого я не совершала.

Мне было некуда идти. Дорогу обратно к людям мне закрыла моя собственная могила и свидетельство о смерти.

Моя природа необратимо изменилась.

Я не боюсь солнца, распятия, чеснока, святой воды, серебра. Мне доводилось убивать себе подобных. И они тоже пытались убить меня. Война, предательство, насилие, боль. Ярость, одиночество, отчаяние.

Единственное существо на свете, которое я люблю — моя младшая сестрёнка, которая называет меня мамой. Она человек, а я хищник.

Когда на старом каирском кладбище меня пригвоздили к телу Эйне, по железной пуповине от неё ко мне перешло что-то.

Она заразила своим вечным поиском. Она сказала: "Может, тебе это удастся". Что? Я не знаю.

Здесь нет гламура и глянца. Я далека от этого. Драконов, ведьм, единорогов, эльфов тоже нет. Я ничего не приукрасила, но и не скрыла. Если местами получилось жёстко — значит, так оно и было. А если местами ком в горле — значит, так было тоже.

Я — Аврора Магнус, и вы вряд ли захотели бы стать мне другом. Вы спрашиваете, кто я?

Я — хищник, а вы — человек.

1.1 Существо на дереве

Итак, кажется, вы спросили, кто я?

У меня под окном растёт клён. Он невысок, достигает верхушкой только до четвёртого этажа, а моё окно — на втором.

Зачем я рассказываю о клёне у себя под окном?

Потому что на ветке именно этого дерева я впервые увидела Эйне. Тогда я, конечно, не знала, что её зовут Эйне, она была для меня просто странным существом, забравшимся на клён и подглядывавшим за мной через окно.

Представьте себе: вечер, голубые летние сумерки, запад розовеет последним отблеском заката. В наушниках надрывается агрессивный вой и раскатистый скрежет гитар и пульсирует мощный бит "Rammstein".

Впрочем, это детали.

Главное вот что: вы случайно бросаете взгляд в окно, но в привычном пейзаже, открывающемся из него, с лёгким холодком в сердце замечаете кое-что новое. А именно, странное существо на ветке клёна, о котором рассказывалось выше. Это не птица и не кошка, а человек — точнее, худенькая девушка в чёрном кожаном костюме. Она с кошачьей грацией и обезьяньей ловкостью висит на ветках, в одну упираясь острыми носками сапогов, а за другую, повыше, цепляясь одной рукой. Лицо у неё смертельно бледное, с высокими азиатскими скулами и маленьким изящным носом, на нём резко выступают чёрные провалы глазниц, на дне которых мерцают колючие и холодные искорки. Неряшливая грива её волос чрезвычайно жёсткая и цвет имеет весьма неодинаковый: местами чёрный, местами зеленовато-серый, переходящий в серебристый, кое-где сизый, и вся эта масса, доходя длиной до плеч, щетинится дыбом, как мех дикобраза, и имеет весьма непокорный и взъерошенный вид. Но одна прядь в этой гриве, с правой стороны лба, выделяется своей серебристой белизной.

И эта странная и страшноватая особа всем телом тянется к вашему окну, целенаправленно заглядывая именно в него. Губы её так бледны, что их почти не заметно на лице, и рот чернеет узкой щелью, концы которой чуть приподняты кверху. За музыкальное сопровождение особая благодарность группе "Rammstein".

Представили? Вот такой была наша первая встреча.

1.2. Самые красивые уши

Конечно, я испугалась. Так испугалась, что уронила наушники и тут же присела, спрятавшись за батареей. Этим летом стояла палящая жара, и окно было постоянно открыто, но я так испугалась, что не сообразила его тут же закрыть.

— А я тебя всё равно вижу, — послышался глуховатый, замогильный голос, который по тембру можно было отнести и к низкому женскому, и к высокому мужскому. Словом, он был какой-то неопределённый.

Я посмотрела вверх и обмерла: жутковатая взъерошенная особа с седой прядью в волосах уже залезла на ветку повыше и висела на ней, обхватив её ногами и руками. С этой новой позиции я была видна ей даже за батареей. Я окинула взглядом комнату в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать как оружие.

— Советую взять табуретку для ближнего боя, — сказала она, словно прочтя мои мысли, — или швабру, если хочешь меня достать здесь, на ветке. Но я тебе ничего плохого не сделаю, тебе не понадобится от меня отбиваться. Не бойся.

Я немного высунулась из-за подоконника.

— Вы… Вы кто?

— Эйне, — ответила она. И пояснила, как будто я могла не понять: — Меня так зовут — Эйне.

Я пробормотала:

— Очень п-приятно… А зачем вы залезли на дерево?

Её серые губы растянулись в улыбку.

— Чтобы посмотреть на тебя. Ты очень милая. У тебя самые красивые ушки в этом доме.

Как ни была я напугана и поражена всем происходящим, я не удержалась от смеха.

— Мне ещё никто не говорил, что у меня красивые уши, — сказала я. — Оригинальный комплимент.

— Это не комплимент, — возразила Эйне. — Это правда. Форма твоих ушей мне очень нравится. Поверь, я кое-что смыслю в ушах. Уши — зеркало души, как и глаза.

Я немного осмелела и села на подоконник.

— Вы что, уши у всех жильцов рассматривали?

Эйне отпустила руки и повисла на ветке вниз головой, держась одними ногами, отчего её волосы свесились вниз. Присмотревшись, я разглядела, что серебристая прядь в её растрёпанной шевелюре была действительно седая, а не крашеная. И было похоже, что она уже очень давно не пользовалась расчёской.

— Да, у меня было свободное время, — сказала она, скрещивая руки на груди.

— Вы во все окна заглядываете? — спросила я. — Вообще-то, это не очень хорошо — подсматривать за людьми.

Она засмеялась глуховатым смехом, от звука которого у меня пробежал по телу холодок. Она вновь ухватилась за ветку руками и переползла на прежнюю позицию, причём спустилась она так, как висела — вниз головой. Обычный человек стал бы спускаться по дереву головой вверх, а Эйне сделала это, как муха, которая, как известно, никогда не пятится. Устроившись на ветке сидя, она улыбнулась чёрной щелью рта.

— Ничего себе, — вырвалось у меня. — Вы как будто родились на дереве и всю жизнь провели на них.

— Случается иногда и лазать, — сказала Эйне. — Но я чаще летаю.

Я решила, что она пошутила, но под взглядом тёмных провалов, из глубины которых поблёскивали две искорки, мне становилось очень не по себе. И вдруг она, оттолкнувшись от ветки, сделала длинный прыжок и приземлилась носками сапогов на подоконник. От неожиданности я отпрянула, а она протянула ко мне руку и сказала:

— Не бойся.

Рука у неё была бледная, с длинными желтоватыми ногтями, и холодная, как у покойника. Она сидела на подоконнике на корточках, упираясь в него пальцами одной руки и одним коленом, а мне, глядя на её каблуки, вдруг подумалось: как она на таких лазает по деревьям? Она же, притянув меня к себе, стала меня обнюхивать. Это было жутковато и вместе с тем забавно и щекотно, и я засмеялась. Она тоже улыбнулась чёрной щелью рта.