Татьяна Скороходова - Меч судьбы

— Зоря, Зо-ря! Пошли, дело есть! Папка сказал, помрет без тебя! — круглолицый, чумазый сынишка Золтана, нашего трактирщика, аж подпрыгивал от возбуждения, не забывая, впрочем, пялиться блестящими глазенками на влажную рубаху, облепившую мою грудь.

Я выжала рушник и бросила в кадку к уже постиранным простыням и наволочкам. Роскошь иметь постельное белье из маресты мало кто мог себе позволить, но горожане знали, что Лидия не могла устоять перед отрезами ткани тонкой работы. Страсть тетки к чистым, пахнущим лавандой простыням я разделяла всей душой. Начнёшь тут разделять, ёж побери, стоит переночевать в трактире на пыльной шкуре вместе с клопами. И наотрез отказывалась разделять, когда дело доходило до постирушек.

— Папка, что ли, помрет? — я перекинула косу за спину, упрямо норовящую окунуться в грязную воду.

— Та не! Пришлые у него, вчерась приехали! Купчина с женкой, только она вот-вот копыта отбросит! — Данко не сводил зачарованных глаз с моих скромных прелестей.

— Ладно, подожди на улице, пострел, — я с трудом разогнулась. Веда-ведой, а делать домашнюю работу домового не заставишь. Жуш — тот ещё лентяй, да такой склочный, что белый свет не видывал. Их бородатое в валенки обутое Высочество, видите ли, не для того на свет появились, чтобы марать руки чёрной работой. На мой вопрос: «А для чего?» следовал незамедлительный ответ: «Бабьим мозгам понять не дадено».

— А ну, брысь во двор, и жди меня там! — цыкнула я на постреленка, который не спешил выполнять мой приказ.

Данко с топотом вылетел во двор, так грохнув дверью, что подкова едва не свалилась с двери. Я вздохнула. Никакого почтения. Вед не боялись. Никто. Мы не причиняем зла, не наводим порчу и не балуемся приворотами. Мы лечим. Спокойные деньки выпадали редко, обычно ни днем, ни ночью нет покоя от посетителей. Хорошо, если понимающий придет, а то такие болящие попадаются… Вот хоть совсем недавний случай. Явился суровый бородатый дядька, который, забрызгав нас слюной, обвинил соседку в том, что она его, невинного, мужеской силы лишила. Топал ногами, орал, даже безмозглых куриц приплел к нашему родовому древу. Затопаешь тут, когда Лида коротко и ясно объяснила, что виной тому неуемная похоть страдальца, которая совсем не дружит с пивом, до коего мужик был весьма охоч. Я невольно хмыкнула. Кочерга довольно увесистый метод лечения. Переодевшись в удобные кожаные штаны и рубаху с безрукавкой, взяла с лавки у дверей сумку с настоями и мазями и вышла во двор. Горожане косо смотрели на наши одежки, неподобающие солидным матронам и целомудренным девам. Плевать, по лесу в длиннющих юбках не набегаешься. Да и матроной мне стать не грозит, разве что болезный на всю голову руку и сердце предложит. Заезжие мужики думали, что две одиноко живущие на отшибе женщины обделены мужским вниманием. Вроде дома терпимости на природе. Рецепт лечения один — та же кочерга. И парочка ловушек на совсем тяжелый случай для особо непонятливых. У местных наша красота успехом не пользовалась, уж больно чернявы и худющи по здешним меркам. Светловолосые невесты кровь с молоком и я смотрелись рядом, как холеные избалованные домашние киски и бродячая черная кошка.

На улочках Миргорода кипела жизнь. Служанки в чепчиках торопились на рынок, чтобы наполнить корзины зеленью, ароматными булками, свежей рыбой и овощами, пока солнце не получило полную власть над городом. Торговцы подпирали двери, лениво высматривая покупателей. Крол катил по каменной мостовой на телеге, запряженной старушкой Летькой. Молочник тряхнул вожжами, кобыла неторопливо остановилась, помахивая хвостом.

— Привет, Зоря! Давненько не видались! — морщинистое лицо расплылось в щербатой улыбке.

— Дела, Крол, дела, — я улыбнулась в ответ. Он считал себя по гроб нам обязанным за исцеление дочери, поэтому частенько баловал нас чудесными сырами и рассыпчатым творогом. Да и скандалы с Лидией доставляли обоим немало удовольствия.

— Каки-таки дела, что, в лесу кикиморы с лешаками войну устроили?

— Нет, Крол, поганок несметный урожай, зелье в четыре руки варим.

Дед зажмурился, цокнул языком:

— Помнится, угощала меня Лида настоечкой, аж до жопы продрало!

— Прости, Крол, тороплюсь, — я усмехнулась. После Лидиного «букета» дед так замучил бабку, что та примчалась, как ошпаренная, к тетке за успокоительным отваром.

— Ну, гляди, зайду на днях, там и потренькаем о делах-то, за ковшиком медовухи, — протянул Крол, подмигнул мне на прощание и покатил дальше, бодря старушку Летьку вожжами и смачными присказками.

Данко потерялся по дороге, соблазнившись игрой в ножички с тремя дружками. Я поправила тяжелую сумку, так и норовящую сползти с плеча, и толкнула ворота.

Трактир «На завалинке» славился отличным пивом, наисвежайшими раками, зрелой сочной красотой хозяйки и нелюдимым трактирщиком. Поговаривали, что суровый кряжистый Золтан когда-то лиходействовал по лесам, но поговаривать — это одно, а ляпнуть такое при самом Золте отважился бы только тот, кто решил свести счеты с жизнью. Мы много раз выхаживали заезжих, решивших побузить в старенькой корчме. Ничего, шрамы и сломанные носы мужчин только украшают. А ребра срастаются. Я взобралась по высоченным ступенькам, перешагнув через блаженствующего в теньке Пирата, но пёс даже ухом не повел.

Прохлада комнаты окутала разгоряченное тело, принеся долгожданное облегчение. Уже совсем скоро места свободного будет не найти от проголодавшихся после утренних хлопот клиентов. Днем в трактире столовались приезжие и торговцы. А вечером бездельничали горожане, прожигая заработанное тяжким трудом. Скользкие личности, которых в городе хватало, предпочитали являться ближе к ночи, когда большинство гуляк разбредалось по домам, проигравшись в пух и прах, упившись в хлам и всласть намахавшись кулаками. Золт привечал всех. Лишь бы платили и не бузили сильно, а статус гостя — дело десятое. От запаха грибного жаркого у меня забурчало в животе.

Золтан неспешно поставил кружку с пивом на стол и нахмурился.

— Звиняй, девка, зазря потревожил, — он задумчиво оглядел огромное блюдо с сухариками, овощами и прозрачными розовыми ломтиками мяса, поддел пальцем ядреный багровый перчик и сунул в рот, зажмурив глаза от удовольствия.

— Померла, что ли, постоялица? — я опустилась на лавку, бросив рядом тяжелую сумку.

— Жива пока, — Золт неторопливо и тщательно прожевал кошмарную закуску, вытер усы полотенцем.