Ярослава Кузнецова - День цветения

Он даже не расслышал.

— Стойте, господин Треверр, — тон дознавателя разительным образом переменился, — Я приказываю вам вернуться и занять свое место.

Эрвел резко оглянулся, едва удержавшись на скользкой тропе. Губы его дернулись.

— Послушайте, любезный, — видно было, он с трудом сдерживается, чтобы не проорать какое-нибудь ругательство, — Послушайте, любезный. С какой это стати я должен подчиняться вашим приказам?

— Я дознаватель Королевской Стражи, — жестко ответил господин Палахар, — и вы обязаны подчиняться мне, пока не закрыто дело.

Это подействовало. Эрвел с горечью плюнул, спрыгнул с камней и вскочил в седло позади меня. Я хотела было сказать, что дознаватель, в принципе, прав, с Гереном ничего плохого случиться не должно, если только колдуна не провоцировать… однако промолчала. Молчанием я словно бы соглашалась с его, Эрвеловым, мнением, молча поддерживала его, а жестокого дознавателя молча осуждала.

Эрвел натянул на меня свой плащ поверх колдунского и прижал к себе жестом собственника. Мол, кого-кого, а сестру родную вам, гадам, у меня не отнять.

— Тогда уезжаем в Треверргар, — сказал он, — И в темпе. Где ваши лошади, Имори?

— Наверху, — тот махнул рукой, — В кустах привязаны.

— Поезжайте вперед, Эрвел, — велел дознаватель, — Вам так или иначе по берегу, а мы наверх подымемся, все быстрее выйдет. Эй, Рейгред, кто там еще… посторонитесь, пропустите господина Треверра!

Брат направил коня по пляжу, вдоль заснеженной реки. Редда с Уном потрусили за нами. Мы ехали вниз по течению, и пляж становился все шире, а берега все ниже. Там, у места впадения речки в озеро, припомнилось мне, есть пологий подъем.

— Эрвел, — я пошевелилась между его рук, — почему мы так спешно уехали?

— Потому что нам верхом делать крюк по берегу, а они…

— Я не о том. Это ведь твои люди гонялись за Маукаброй? Отвлекали ее? Ты видел… Мотылька?

Пауза.

— Видел, — сказал он.

— Эрвел, ты… презираешь меня?

— Бог с тобой, с чего бы это?

— Он вампир.

Еще одна пауза.

— Я знаю.

— Эрвел…

— Помолчи.

Лошадь выбралась на берег и теперь шагом двигалась по лесу в сторону дороги. Эрвел, защищаясь от веток, натянул капюшон.

— Дракон должен вернуться к берлоге, — проговорил он наконец, — Я, конечно, приказал моим людям задержать его, но сама понимаешь… А твой Мотылек…

Я испуганно поглядела на брата. Лицо у него было угрюмым, брови сведены в одну линию. Он смотрел прямо перед собой.

— Не знаю, что дракон с ним сделал. Парень кружил над ним, кружил, потом затрепыхался в воздухе и упал. Я сразу поехал к Герену предупредить… Альсарена, — он перевел взгляд на меня, — Поверь, его никто не заставлял. Он сам предложил свою помощь.

Я молчала. Эрвел отвернулся.

— И вот еще что… не мне тебя судить, Альсарена. Да и никто судить не в праве. Бог рассудит.

Обалдеть. Вот тебе и простодушный добряк. Оказывается, я и не знала своего брата. Он расстраивается, что не сберег для беспутной сестры ее любовника-вампира. Похоже, он даже испытывает к вампиру симпатию. Значит, не только хитрюга Рейгред у нас такой продвинутый!..

Эрвел думает, что Маукабра растерзала их добровольного помошника. Это вряд ли, она, скорее всего, применила свои давительные способности и заставила Стуро спуститься. Единственный вред, что она могла нанести ему — это уронить с большой высоты. Но даже искалеченного она парня не бросит, отнесет колдуну, а тот сделает, что потребуется. Лекарь он или нет? Помню же я, как он меня вытаскивал, как вытаскивал Арамела, совершенно чужого ему человека. А как с Гелиодором работал! Меня можно обмануть, но здесь уж, простите, я считаю себя профессионалом. Такое не сыграешь.

Я ничего не сказала, только закопалась лицом Эрвелу в плечо. Голова продолжала натужно болеть и озноб никак не утихал. Но я даже рада была недомоганию. Физические неприятности с каждой минутой все больше отвлекали меня от иных мыслей и переживаний. Клин клином…

Слухи по деревне ходят — один другого дурнее да непонятней. То — будто бы схватили Нашего, заперли в подвале подземельном, стражу ждут, чтобы в столицу его препроводить, то — что случилось в Треверргаре, гнезде змеином, побоище великое, драконом учиненное, а убивец схваченный пропал без следа, да не один пропал, еще барышня ихняя исчезла, Альсарена которая. А потом говорят — убийца-то вовсе и не гирот, монах кальсаберитский в ошейнике всех травил да резал, что ж выходит — он и есть наследник крови? А сами поехали куда-то в лес, дракона выслеживать…

Ночь я не спала, все в толк взять не могла, где тут правда, где дурь человечья да сказки страшные? И с утречка-то пошла в Коготь. Вопрошать. Все с собой взяла для обряда, иду, а сама думаю — а ну как не пожелают мне ответить? Кому нужна старуха старая, Право утерявшая? Сущие, мне ж многого не надо, одно только знать хочу, где он сейчас, Наш, да и был ли он, Наш-то…

Пришла, стало быть, в залу. Пять костерков жгли. По правилам, не гирот такие не сложит. Но почему — пять-то? Этих, драконьего семени, больше было, трупов, то есть. А Неуспокоенных — осьмнадцать, как ни крути, на всех все одно не хватит, не набрать каждому по жертве. Значит, выкуп-то — делили. По двое-по трое за раз звали Неуспокоенных. Пять — это выходит — хозяин, молодой Дагварен, девочки…

Голоса бухтят. Снаружи. Высунула я нос в оконную щель. Идут. Двое. Волокут чего-то. Никак, опять засаду делать приперлись. Что у них в тюках-то? Ловушку, небось, ладить станут… Ладно. Встрену вас ужо, гостеньки незваные, как положено встрену, мало не покажется.

Встала я за дверью, клюку ухватила поудобнее. А эти-то уже в коридоре.

— Обожди здесь, — один говорит и сам в залу входит.

От души я его клюкой по маковке приласкала, он так и рухнул вперед лицом. И — тихо. Второй не идет, топчется в коридоре.

— Эй, — окликает.

Тут глянула я на первого — батюшки! Волосы у него длинные да рыжие. Не круглоголового приласкала, дура старая. Гирота. Подхватилась я и к нему:

— Э, сынок, сынок, — перекатила на спину еле-еле, — Как же я так, — тормошу его, — Ох, батюшки, сынок…

А он глаза-то открыл, смотрит на меня. На локте приподнялся, улыбнулся легко так, словно ветерок теплый, лицо светится.

— Здравствуй, — говорит, — Радвара-энна.

Быть не может, Сущие, некому меня так звать, в целом свете некому, одного человека окромя, одного-единственного, да ведь погиб же он, погиб и невесть где захоронен, мальчик мой ясноглазый, сыночек названый…

— Ты это?..

Снова улыбается, кивает.

— Я, Радвара-энна. Я.

А мне взгляд что-то застит, все лица его не разглядеть, руку-то протянула, а тронуть боюсь — растает, исчезнет…

— Не плачь, Радвара-энна, — говорит, — Все сделано. Они успокоились, — и руку мою трясущуюся сам взял.