Эйв Дэвидсон - Феникс и зеркало

Он тяжело перевел дыхание и вновь открыл было рот, чтобы продолжить речь, но тут внезапно вскрикнула девушка. Помещение наполнилось солдатами, без разбора хватающими всех, кто там находился. Старик отскочил назад Кадык его ходил ходуном, но вымолвить он не мог ни слова. Наконец он подался вперед со свирепым выражением на лице и протянул руки, чтобы на них надели наручники.

Сердце Вергилия оцепенело, и, преисполненный холодным гневом, он ждал своего череда, но никто не тронул его. Никто его не заметил. Помещение зыбко всколыхнулось, подернулось дымкой и пропало.

Мягкие, баюкающие звуки, похожие на шорох волн, выкатывающихся на берег, затихли. В закрытых глазах забрезжил свет. Вергилий проснулся. Наступило утро, солнце светило в окно - сквозь оконный переплет и прозрачные роговые пластины. Он снова был в своей комнате.

4

Передняя часть мастерской и лаборатории Вергилия занимала первый этаж дома на улице Драгоценной Сбруи, а задняя - еще два этажа. Там, в мягком полумраке, прорезаемом полосами света, падающего сверху (в нижнем уровне окон не было), Вергилий и держал речь перед своими помощниками.

- Итак, мы собираемся изготовить магическое зерцало, - начал он, поставив ногу на низкую рабочую скамеечку. - Все вы если и не осведомлены об этой вещи, то по крайней мере встречали упоминания о ней в книгах... За спиной Вергилия громоздились огромные механизмы, их валы и колеса отбрасывали причудливые тени на пол мастерской, посыпанный свежим песком, что делалось дважды в день, дабы обувь не скользила, а также чтобы обезопаситься от возможного пожара. Когда Вергилий заговорил, один из находившихся в помещении мужчин обернулся и кивнул, показывая, что слушает, и вновь отвернулся, добавив тщательно отмеренное количество древесного угля в огонь, горящий под неким запечатанным сосудом. Время, в которое надлежит добавить очередную порцию топлива, также было тщательно выверено при помощи песочных часов. Это пламя горело день и ночь, и горение поддерживалось с величайшим вниманием, дабы соблюсти постоянство температуры на время всего процесса: горело это пламя уже четыре года, а оставалось - еще два, а потом в течение еще двух лет температуру под сосудом следовало постепенно уменьшать, после чего еще на полгода сосуд будет оставлен для охлаждения.

- Изготавливается подобное зеркало из девственной бронзы, изготавливается тщательно, притом никто не может взглянуть на него во время работы, - продолжал Вергилий. - И тогда, при соблюдении всех условий, первый, кто взглянет в него, увидит там то, что более всего желает увидеть. Однако с помощью магического зерцала нельзя ни заглянуть в прошлое, ни увидеть будущее. Кроме того, воспрещено пытаться узреть наяву облик Бессмертного Бога. То, что надлежит увидеть, должно относиться к жизни земной, присущей миру смертных, тех, кто, словами Гесиода, "должен возделывать землю ради хлеба насущного или умереть".

Напряженное молчание было скорее подчеркнуто, нежели нарушено щелканьем шестеренки, повернувшейся где-то в глубине комнаты. Один из слушателей, седовласый и седобородый Тинус, прокашлялся и сказал:

- Со всей тщательностью следует определить час, благоприятный для начинания. Ибо предмет этот не только ремесленный, но и философский.

- Но и ремесленный тоже, - вступил Иоанн, приземистый длиннорукий человек с телом, весьма похожим на бочонок вина. - Не буду вникать в подробности точек пересечения орбит, не стану говорить о звездах, узлах и часах, однако скажу, что глина должна быть лучшего качества, воск - из чистейших, руда - самая звонкая, и главное - не будем торопиться. И отливать, и охлаждать, и полировать следует тщательно и неспешно.

Перрин же, молодой человек с открытым лицом, слегка запачканный сажей, высказался так:

- Мастер, я чего-то не понимаю. Все, что сказано, - верно. Однако Иоанн говорит о том, какой быть руде, но о какой руде он говорит? За всю мою жизнь я не помню случая, когда бы на рынке в Неаполе появился хоть самый маленький кусочек руды. Если не говорить о тех крохах, которые вы, мастер, храните в своем кабинете, то в жизни я не видел, как эта самая руда может выглядеть. И какой смысл говорить о вычислении благоприятного часа, чем занимается Тинус, когда не видно, как нам сдвинуться с мертвой точки?

Перрин был абсолютно прав. Медь поступала в Неаполь с Кипра - острова Афродиты, с острова, настолько богатого медью, "купрумом", что благодаря ей он и получил свое имя. Но путь на Кипр давно уже был перекрыт кораблями морских гуннов. По соглашению, морские гунны позволяли (за мзду, разумеется, стыдливо именуемую "оплатой конвоя") одну поездку флотилии на Кипр в год. С материка на Кипр и обратно. Разумеется, существовали и контрабандисты, которые обыкновенно использовали легкие, верткие суденышки, плавающие между восточной оконечностью острова и берегами Малой Азии. Но те обычно ограничивались легкими грузами, учтенными с точностью до унции, - золото, благовония, хорошенькие девочки.

А медь, будучи тяжелым грузом, не ценилась слишком уж высоко. Риск был несоразмерен. Три быстрых ходки на легких суденышках, и капитан обеспечивал себя до конца своей жизни. А загрузить суденышко медью в количестве, оправдывающем риск, - означало добровольно отдать себя во власть пиратов, и, как закономерный итог, обнаружить себя на колу, и постепенно лишиться кожи, медленно сдираемой пиратами с жертв дюйм за дюймом. Пытаться же вступить в деловые переговоры с гуннами... охотников на это не находилось.

А раз в год в море выходили большие галеры и галеоны и, в сопровождении охраны гуннов, медленно скрывались за горизонтом. Разумеется, на острове их загружали до предела, и все равно спрос не удовлетворялся никоим образом. Сия область контролировалась кучкой купцов, грузивших на корабли лишь то, что приносило максимальный барыш, и заказы ждали своей очереди годами. Да, в Неаполе были склады, забитые медью до потолка, но это, в основном, были слитки меди, меньшая же часть ее поступала в виде откованных пластин - для сельских мастерских, привыкших работать по старинке. Но и в этом случае речь шла не о руде.

Эта медь не была уже девственной. К ней уже прикасались человеческие руки.

Само же соглашение об "охране" кораблей (то есть разрешение на их пропуск) с превеликим трудом было заключено с тремя братьями предводителями пиратов. Вернее, с двумя из них. Можно сказать, что один, Осмет, был мозгом всей морской орды, второй, Отилл, их сердцем решительным и безжалостным военачальником, третий же, Байла, имел репутацию идиота или, по меньшей мере, полного ничтожества. Шансы изменить что-либо в условиях договора (которого братья и так придерживались не слишком охотно) были равны нулю. Пощады же к любому нарушителю команды черных и кроваво-красных пиратских судов не знали.