Иван Петров - Томчин

Дело имело резонанс, забегал китаеза. Все у него было, все прикидки, данные. Но ведь не спрашивал никто, и — нормально. Из таких сволочей наши российские потом проклюнулись. Вот где чиновничий мировой интернационал. Все сложил, рассчитал. За год с наших мирных китайских владений, где уже больше десяти лет нет войны, суммарно можно получить в виде налога полмиллиона мешков зерна из сельской местности и четыреста тысяч унций серебра от торговли в городах. Ну, и всяких прочих видов натурального налога на двух листах перечислено. Работает канцелярия, все данные есть. И украсть невозможно, для этого налог собирать надо. Взяток ему не предлагали, не знали — за что, налог-то — не собирался. Бескорыстный саботажник. Враг! Головы я его лишил, но пенсию семье назначил и приказал, чтобы перешерстили китайских экономистов: что-то они развоевались совсем, ушерб начинают наносить. Мы себе новых завезем: из Цинь, Сун и Си Ся. Так их и предупредить.

Головы-то я китайского профи лишил и еще семь штук в атаке сразил, пока до главного гада добирался. Это хорошо. Но народ у меня простой, чуткий к изменениям во внешней и внутренней политике. С воодушевлением меня поддержал. Про мыло не поняли, не знают его пока здесь, глиной пользуются. Поняли про разрушение Китая, зачистку и коней. Потому как с этих китайцев никакого толка, все согласны. И расчет налогов у меня на руках, не мне же его оглашать? Я же читать не умею. Тудыть твою! С этих китайцев не только нет пользы, а вред один!

А где тут у меня под боком оппозиция моя гнилая припухает? Опять где-то шляется с умным видом, когда хозяину нужен. Ну, разгильдяй, погоди, доберусь я до тебя! Нашлась оппозиция, живо прискакала, доложили уже. Ищуть-с. Объяснил обалдую, что сейчас в Ставке совет будем проводить, его дело — выступать в защиту китайских городов и населения. Вот расчеты возможного поступления налогов, этим подкрепишь свои высказывания. И не перепутай, как в прошлый раз, я терпеливый, но не сносить тебе тогда головы. Пошел на место!

Неплохо все прошло. Занятно. Сначала, поглядывая на меня и ища одобрения, все бегло и близко к тексту высказали мои угрозы, выданные покойному чинуше в адрес Китая. Как будто на магнитофон в соседнем помещении записывали. Без мыла. Но — с Анархией, надо будет потом поинтересоваться, кто такая? Тренируется народ, каждый нашел свои аргументы, интересные примеры из личной жизни, наблюдения. Хана Китаю! Осталось мне приговор подтвердить, не отказываться же от своих слов, высказанных прилюдно. И тут громко заблеял мой китайский мудрец. Все-таки, две цифры местами переставил. Вместо четырехсот тысяч унций серебра решил обложить Китай полумиллионом. С мешками зерна перепутал. Ты же всю торговлю развалишь, авторитетный товарищ! И ведь, вроде, не много пьет, а что ни день — опять мимо кассы. Только, где непьющую оппозицию взять? Снова мне потом как-то выкручиваться. Да что потом, сразу придумал. Приказал перебелить запачканный кровью список, а затем, сверив значки на бумаге, приложил свой палец. Согласен. Утверждаю.

Так и прошел этот год в мелкой деловой суете, спокойной жизни в кругу домашних, частых поездках с сыном. Опять вошла в силу наша былая традиция вечерних посиделок у костра, тихих неспешных разговоров, негромкого смеха. Нормальный старик, окруженный заботой семьи, любящим сыном, сестрой, женами и ордой восхищенных внуков, приехавших погостить к деду. Все правильно, так и надо.

Начало весны, пора на работу. А как же пенсия, почетный отдых? Будь я рядовым — уже лет двадцать сидел бы на пенсии, коней разводил на свежем воздухе. Может, стишки сочинять бы начал. Нет, двадцать лет назад еще пенсий не было, вроде бы. Или уже были? Ладно, поехали, хорош ныть, кокетка.

Как-то все так построено было в моем прежнем мире, что каждый год находились новые миллионы слабых, исчезающих в мясорубке текущей жизни. Год прошел — еще полтора миллиона долой. Кто-то оступился, кого-то с квартирой обманули, лекарств в аптеки не завезли, пенсию подзадержали, родителей с работы уволили или сам заболел. Кому — что: жизнь течет, у кого год удачный — еще на ступеньку вверх поднялся, а нет — и нет человека. Объяснения народным массам спускали разные, но полтора миллиона жизней в год отдай. В начале девяностых на паленую водку кивали, потом на наркотики, потом (если еще кого это интересовало), другие причины находили. Привык народ.

Встретил, помню, году в две тысячи пятом пенсионера: от меня в девяносто третьем на пенсию ушел, тридцать тысяч баксов в загашнике имел. Огромные (по тому году), деньги. Бедненький такой, чистенький, из последних сил прилично выглядеть пытался. Ну да, бедняку это было надо, чтобы не жалели на каждом углу те, кто еще на это способен. Чтобы милиция не преследовала, морду не била, она беззащитность чуяла — как акула кровь в воде. Пенсия никакая, семьи нет, поначалу из своего тридцатника питался, а в девяносто восьмом большая часть денег в Инкомбанке сгорела. Остатки еще растянул. Зажился — с точки зрения государства. Здоровья нет, семьдесят два года, квартплату не тянет, лекарства дорогие, на еду не хватает. Вот и его постепенно спихнули с пьедестала богатых и успешных стариков в яму отходов. На освободившееся жизненное пространство завезли продвинутых пастухов из гор и степи: с запасом и на вырост. Уговорил взять две тонны баксов, что были под рукой — лекарств купить, ему дешевые боль не снимали. Больше не встречал.

А своему любимому школьному учителю Павлу Федоровичу, потерявшему ногу на Курской дуге (он был командиром сорокопятки), не дал ничего. Серьезных денег при себе не было, а мало предложить постеснялся. Получилось бы, что и я ему подаю. Голова была замотана шарфом: наверное, уши болели, на костылях, а глаза — ясные, и разговаривали, как будто ничего не произошло. Не посмел. Он из меня человека сделал, думаю — из многих. Потом несколько раз ездил на место встречи, но, так уже и не нашел.

Вот за то, чтобы у меня в Монголии такого не было, я жилы и рвал. А может — и без меня такого бы не было. До меня резали друг друга, но не самых слабых, а сильные между собой. Дети и старики, все-таки, были вне игры, гибли случайно. Специально никто геноцид не проводил, куда им.

В этот раз малышка Есун не рискнула рассуждать о моей преждевременной кончине. А я-то ждал. Ждал, ждал и, видя, что ее уже потряхивать начало от переживаний, сказал, что решение наше пересмотру не подлежит. Октай наследник. Женщины всегда бог знает что себе навоображать могут, простил я ее давно, слабенькую и глупую. Люблю глупышку, так и сказал.

Вот тут опять случился приступ героизма, так всегда меня веселивший. С тобой на войну поеду, не только Люська и Хулан для Родины всем пожертвовать могут! Ну да, оставить сотню служанок в Монголии и героически обходиться услугами пяти. Я уж не говорю про остальные лишения. Хоть медаль давай. Не собираюсь под стрелы лезть, может, даже на территорию Си Ся заходить не будем, там, на месте, посмотрим.