Виталий Вавикин - Эта короткая счастливая жизнь

В завещании своим единственным наследником Стефани указала племянника – Олдина Раймонда. Хафре встретился с ним незадолго до своего отъезда в Орегон. Они проговорили почти весь вечер и расстались хорошими друзьями.

О смерти сестры Фелиция узнала из газет. Похороны были настолько пышными, что затмили собой эффект от вышедшего фильма со Стефани в главной роли. Решив, что раз на похороны она всё равно опоздала, Фелиция осталась в Нью-Йорке, дав себе слово посетить могилу сестры позже, когда уляжется шумиха и никто не будет стоять над душой.

Сначала она напоминала себе об этом каждую неделю, затем каждый месяц, и, наконец, когда бизнес Олдвика вошёл в чёрную полосу, один или два раза в год.

Сдержать данное себе слово ей удалось лишь семь лет спустя, когда она слегла с артритом и вынуждена была оставить управление музыкальной школой. Лечащий врач посоветовал ей тёплый климат, и, направляясь во Флориду, Фелиция наконец-то смогла проститься с сестрой.

Стоя у могилы, она вспомнила, как они жили в Хайфилдс, и дала себе ещё одно слово: навестить могилы родителей, когда болезнь оставит её в покое. Уже во Флориде она получила приглашение от младшей дочери приехать в Париж на её свадьбу, но вынуждена была отказаться, сославшись на болезнь.

Там же, во Флориде, она встретила известие о смерти Клемента Олдвика.

Переезд в Нью-Йорк отнял у неё, казалось, последние силы, и дочери, в особенности Тереза, понимая, что у Эдны своя жизнь в Европе, крайне настойчиво предлагали матери переехать к ним. Фелиция отказалась. Последовавшие за этим два года она провела в Нью-Йорке, пожелав за год до смерти перебраться в Детройт к Олдину.

Умерла Фелиция в семьдесят один год, пережив свою сестру на двенадцать лет. Её сын, согласно пожеланию матери, перевёз тело в Хайфилдс и похоронил рядом с могилами родителей.

Время. Какие странные картины судеб оно рисует порой для нас! Какие краски жизней использует на своих полотнах! И как же все они похожи… Время – самый бессовестный плагиатчик в мире. Оно разменивает друзей и возлюбленных, позволяя каждому пройти свой путь, вносит свои поправки и медленно подходит к концу.

Лаверн чувствовал это, стоя у могилы Вестл. Глубокие морщины изрезали его лицо. Волосы стали белыми, как снег. Но он жил. Ухаживал за садом, который так сильно любила Вестл, звонил детям, внукам, ждал их в июне или феврале, вглядывался в закат и удивлённо продолжал разменивать за годом год, словно у жизни были на него свои планы.

Иногда это приходило во снах, иногда внезапно, когда он шёл по Грин-стрит мимо Вестминстерской церкви или готовил обед. Город ветров ждал его, звал, манил мимолётными воспоминаниями. Иногда это была Фанни Вудс, иногда Стефани Раймонд, иногда Вестл – молодая, влюблённая…

А иногда воспоминания заглядывали так глубоко, что Лаверн начинал видеть Джесс и Кипа – свою первую семью, оставленную им когда-то давным-давно. Сейчас они жили где-то здесь. Рядом. Молодые, полные надежд и желания жить. И даты, те самые календарные даты, которые старики стараются не замечать, увлекали Лаверна, нашёптывали ему, что с каждой новой неделей он приближается к чему-то всё ближе и ближе.

Его тайна. Его секрет, которым он никогда ни с кем не делился. Знала только Фанни, но её давно не было на этом свете. Теперь остались Джесс и Кип. Они ждали его в городе ветров.

И вот в конце лета, простившись с садом и навестив могилу жены, Лаверн отправился в Чикаго. Никто не знал, куда он едет. Никто не знал, зачем.

Таксист, доставивший его на Север-Улкот-авеню, молчал всю дорогу, и лишь получив плату за проезд, спросил, не подождать ли старика. – Нет, – сказал Лаверн.

Он стоял возле дома, где жила его семья, и вглядывался в окна второго этажа. Его жизнь, его старая забытая жизнь, была здесь. Она смотрела на него, обдавая тело тёплым дыханием молодости.

– Чип! – позвал он пробежавшего мимо сына.

Мальчик обернулся и наградил старика доверчивым взглядом.

– Я вас знаю? – спросил он, подходя чуть ближе.

Лаверн улыбнулся и качнул головой.

– Но вы знаете меня?

– Я знал твоего отца, – Лаверн протянул руку и потрепал Кипа за густые волосы…

Старый проржавевший ключ, который он сжимал в кармане, больно врезался в пальцы, словно напоминая, что пора уходить. Ключ от квартиры Синтаса. Ключ от квартиры, где когда-то жила Фанни Вудс.

Лаверн шёл по улице, и вся жизнь мелькала у него перед глазами безумным хороводом. Боялся ли он, завершая этот странный круг? Нет. Скорее, был взволнован. Подойдёт ли ключ, который он хранил так много лет? А если нет, то какую шутку сыграл с ним его собственный разум? Вся жизнь, все лица, которые он помнит – реальны ли они? Чикаго тридцатых, Фанни, Вестл, Джини Вольтс, Самерсфилд, «Требьюн», дети, внуки – как много всего осталось позади, и как страшно потерять веру в эти воспоминания.

Лаверн остановился возле квартиры Синтаса. Достал ключ. Дверь открылась, приглашая перешагнуть через порог. Сердце успокоилось. Изъеденные временем губы растянулись в улыбке.

«Какой же долгой и счастливой может быть эта жизнь, – подумал он, проходя в свою комнату. Увидел сделанные много-много лет назад фотографии. – И какой короткой и глупой она бывает».

Лаверн лёг на кровать и закрыл глаза.

– Он умер так странно, – сказал на похоронах Синтас, посмотрел на жену Лаверна и решил ничего не рассказывать о старике, в которого превратился её муж за одну короткую ночь.

– Он мог прожить последние дни с нами, – сказала с обидой Джесс. Посмотрела на сына и пообещала сводить на ближайший матч «Блэк Хоукс».

А в это самое время где-то далеко, в Балтиморе, встревоженные внуки безуспешно пытались отыскать своего деда…

И жизнь продолжалась. Эта короткая счастливая жизнь…

июнь 2010 – июль 2010