Юлия Кайто - Зеркало за стеклом

— Мяу! — требовательно обратилась ко мне разноцветная живность.

— Пока меня нет, поживёшь у Ковла. — Как можно понятнее пробубнила я с набитым ртом.

Видимо, Виктиарий разобрал мой бубнёж правильно. Демонстративно потянувшись, кошак выпустил когти и пробороздил ими по скамейке. Ничего, потерпит. Три дня можно скоротать и у местного жлоба-вампира.

Как в процессе съёмок кино бывают неудачные дубли и вырезанные впоследствии сцены, так возникают они и во время работы над текстом — некоторые фрагменты, по тем или иным причинам не вошедшие в итоговый вариант.:)

«…Простой работящий люд думает не головой, а сердцем. И смотрит им же, а не глазами. А что там увидишь из-за толстенной грудины и рубахи. Да даже если б и возможно было такое, печень дядьки Клима по моим представлениям уже занимала как минимум две трети его огромного тела, не удовольствовавшись отведённым природой местом и размером. Поэтому каждый раз, глядя на дородного бондаря, я начинала кашлять, маскируя этим неприличный хохот. Дурное воображение подсовывало мне картины, в которых бондарьский ливер сосредоточенно карабкался вверх по рёбрам и свисал вдоль бедренных костей с воинственным „Эх, маловат организм!“. И сейчас желание закашляться всколыхнулось с новой силой, но я заставила себя ограничиться беззвучным „Пхаааа!“, поставила чугунок на пол и подскочила к неловкому гостю — снять с головы таз…»

«…Надо на широкой щепке „ирония“ угольком намалевать и ходить с ней, как прокажённый с колокольчиком. Хотя нет, мудрёное слово ещё больше страху нагонит. Лучше написать что-нибудь вроде „Шуткую я, смейся честной народ!“ Пара полуграмотных в селе есть, вот и растолкуют остальным, что за каракули на ведьминской дощечке…»

К дому Ковла мы подошли в молчании. Кот Виктиарий всю дорогу плёлся лапа за лапу. Учитывая то, что их у него было целых четыре, до сельской окраины мы добрались уже в сумерках. На пути изредка попадались односельчане, идущие по своим делам (в основном, это были женщины) или праздно шатающиеся в облаке самогонных паров под аккомпанемент задушевных песен (тут, как на подбор, шли одни мужики). Женщины энергично кивали и торопливо продолжали свой путь, мужики кланялись в пояс и тоже спешили пройти мимо. Не поймёшь этих людей, то под окошко скандалить приходят, а то шарахаются, как от прокажённой. Я в который раз задумалась, почему так происходит, и в который же раз пришла к тому, к чему приходила всегда. Односельчане уважали меня за то, что я могла делать что-то невозможное для них. Недоступное к пониманию, но понятное и нужное в результате. Несравнимо меньше, чем бабка Миринея, но на безрыбье, как говорится, и картошкой с грядки вполне наешься. А побаивались потому… Да потому же и побаивались. А ещё по традиции. Дескать, ведьма — она и есть ведьма, её положено опасаться. Но, случись что, и меня скрутили бы за милую душу. Собрались бы всем селом, чтобы не так страшно было, и рогаликом завернули даже в четыре руки. И не потому, что я безобидная травница, а потому, что не сделала ничего, заставляющего испытывать ужас. Не отравила там никого, или голову прилюдно топором не отрубила, или чертей не наслала. Впрочем, даже если бы я была страшной злодейкой, безжалостной и кровожадной, селяне всё равно не стали бы трусить по углам. На каждого тирана найдётся своё восстание. Даже если тиран очень жестокий, и подходить к нему поодиночке боязно. Сельский люд вообще не приспособлен жить в насильственном подчинении. Так староста иногда поминал в разговоре, что все мы живём на землях, принадлежащих Правителю, но поскольку этот Правитель, судя по всему, сам жил дальше некуда, и никто из односельчан никогда его в глаза не видел, на старосту внимания не обращали. Мол, пускай говорит, что хочет, но это наша земля, и мы её пашем.

Постепенно дорога опустела. Ближе к окраине на один жилой дом приходилось по два-три старых полуразвалившихся. В этой части села жили, в основном, совсем высохшие древние старики, цеплявшиеся за свои покосившиеся лачуги вопреки всякому здравому смыслу. Их дети и внуки уже давно выстроили новые просторные дома и звали стариков жить с ними. Но те отказывались. Ещё одна традиция — умереть там, где прожил всю жизнь. Поэтому старики и… Ковл.

Над тем, что прельстило жлобствующего вампира в таком месте обитания, я ломала голову достаточно долго, пока в какой-то момент меня попросту не осенило. Ковл не был упырём, питающимся кровью беспомощных стариков, которой, к слову сказать, в них уже почти и не осталось. Он относился к тому роду вампиров, которым для существования нужны человеческие эмоции. Лучше негативные. И побольше. А кто идеальный поставщик постоянного недовольства и раздражения, как не дедушки и бабушки, у которых и молодёжь нынче развязная, бесстыжая да наглая, и молоко всегда кислое, и трава не такая зелёная, как надо.

Вампир жил совсем на отшибе и дальше стариковских халуп на моей памяти высунулся всего один раз. Вверг в хандру и беспричинный (для непосвящённых, коими были все, кроме нас с бабкой) страх треть села, получив за это от бабки размашистую затрещину и предупреждение. О котором я ему вежливо и напоминала, время от времени наведываясь «в гости», дабы по дороге обратно в нужных местах незаметно подновить выложенный бабкой Травяной Барьер. Никакое колдовство не вечно, а то, где в ход идут цветы, травы и коренья, и вовсе краткосрочно с учётом смены погодных условий.

И вот сейчас я вела своего хорошего котика в эту обитель негатива. Мне стало так жалко Виктиария, что я волевым усилием подавила острое желание повернуть назад. Без меня присматривать за Ковлом будет некому. Вся надежда на кота, потому что он не абы какой, а колдовской. В конце концов, никто не заставляет его постоянно находиться рядом с этим мерзким созданием. Пусть бродит по окрестностям, столовается у старичков. Это они людьми всегда недовольны, а к животным — особенно кошачьего племени — испытывают прямо-таки ошеломляющую нежность. Главное — не отпускать Ковла далеко от его хибары. Такого подарка селянам не надо.

Сзади донёсся неясный глухой звук и резко оборвавшаяся ругань. Я вздрогнула и обернулась. В сумерках, шагах в десяти от меня, мелькнула массивная фигура. Секундная тишина, и из канавы донёсся шумный всплеск. Я закатила глаза. Не уймётся никак этот Марфин! Вот ведь заняться парню нечем…

— Эй! — крикнула я, не приближаясь к канаве.

Ответом мне послужила тишина, в которой, даже на таком расстоянии, явственно слышалось прерывистое тяжёлое дыхание. Вот уж притаился, так притаился. Нипочём его не найдёшь! Я посмотрела на кота с заговорщической улыбкой. Тот ответил мне кислым взглядом — он ни на секунду не забывал, к кому мы идём — и отвернулся. А я заговорила тоненьким испуганным голоском.