Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия

Она шумно высморкалась в передник. А я вдруг поняла, что день прекрасен. И бабка Мирона раскрасавица, и облака по небу плывут пушистые, каких я ни в жисть не видела.

— Медведю хлеба с медом занеси за меня, ладно? — Попросила я Мирону.

Бабка истово закивала головой.

— Каравай ему снесу, угрюмищу. И всю мякину внутри медом залью, как есть. Пусть будет заступником за нас перед Кириметью-кормилицей, пусть она доброту нашу увидит и смилостивится.

Вещей у меня было немного, а узел все равно вышел большой. Для сборов Мирона выдала мне новую льняную скатерть, которую приготовила под вышиванье. Я постелила скатерть на бабкину кровать и подступилась к сундуку.

— Платье на пуговицах, что справили на прошлый Свадьбосев, отложи! — Распорядилась Мирона, стоя у печи и с надрывом сморкаясь в передник. — В дорогу оденешь, чтобы не хуже людёв быть. Новые поршни достань, обуешь сейчас. А мою неношеную пару про запас возьми. Да зимнее не забудь! Когда ещё твою сестрицу сумеете графскому сыну спихнуть.

Я послушно кивнула и начала метать в середину скатерти вещи. Три нательных сорочицы, три летних сарафана, два зимних. И платье на холодную пору, из тонкой весенней шерсти — вторая моя нарядная одежка, которую я берегла на Зимнепроводы. Гребень, ленты для волос, два полотенчика. Бабка просунулась сбоку, бережно положила на кучу вещей свои новые поршни, обернутые в чистую тряпицу. Я на неё глянула, но отнекиваться не стала. Ещё обидится.

Поверх всего легла зимняя телогрея из стеганого льна, подбитая шерстяной волосиной, две зимние юбки и вязаные чулки на холодную пору. К шерстяной шали, которую я когда-то вышила красными цветами, Мирона доложила вытащенный со дна сундука голубой полушалок. По излому и на отсвет тянулся по полушалку узор, не вышитый, а вытканный искусно нитями того же цвета — цветы и бутоны с широкими лепестками. Не удержавшись, я погладила дивный плат. Шелковая бахрома скользнула меж пальцев, словно струя воды.

— Припасла тут на всякий случай. — потерянно сказала бабка.

В общем, все это да ещё пара валенок. Из всего вышел большой узел. Я скинула старый сарафан, натянула платье с пуговицами, которое сама сшила из тонко выделанного льна год назад. И изукрасила прошвами. Отрез нам дала тетка Лариха из соседних Неглинок за то, что мы с бабкой помогли разродится её младшенькой.

Застегнув последнюю деревянную пуговицу, я прикусила губу. Сердце у меня колотилось. Ведь говорят же, что по одежке встречают, так? Конечно, мое платье, крашенное травой жучихой в коричнево-красный цвет, и близко не походило на ту красу цвета вишень, что носила приехавшая за мной красавица. Однако оно было чистое, справное и с новья, сразу видать. Глядишь, люди и не будут шибко косится в мою сторону, как это случилось во время поездки с бабкой Мироной в Соболеково два года тому назад. Глядишь.

Да и прекрасная госпожа моя матушка будет поблизости. Рядом с такой лебедушкой меня, глядишь, и вовсе не заметят — главное, заплатами людям в глаза не бросаться.

Матушка. Я покатала это слово в уме и решилась на другое. Мама. Однако красавице в вишневом оно удивительно не шло. Госпожа, королевишна — что угодно, только не мама.

И сердце на него никак не отзывалось. Когда-то, лет в двенадцать, я верила, что когда-нибудь всенепременно найду свою родимую, что она, небось, за это время раскаялась и льет слезы горючие, только ко мне явиться не решается, от стыда да от горести. Но с тех пор прошло восемь лет, и в горюющую мать я больше не верила. Последние два года я даже баб из соседних деревень не пытала расспросами о пропавших младенчиках…

Бабка Мирона, шмыгнувшая ненадолго за печь, опять появилась. Протянула мне маленький кошель. Поскольку я не двинулась, она пихнула мне его в руку, и я ощутила кругляши бельчей.

— А как же ты, бабка Мирона? — Мне это все не нравилось. После того, как мы справили обновки в эту весну, две бельчи в кошельке были последним нашим богатством. — Скоро Свадьбосев, торговцы в село заглянут, и не только Гусим. Да и запас, ты всегда говорила, в доме должен оставаться.

— Мне ещё Арфен-мельник задолжал, вот и стребую. — Отмахнулась от меня бабка. — А тебе в городе каждая монета пригодится. Когда ты ещё оплату получишь, мало ли что. Бери, да помни про Ведьмастерий.

Вот так я и ушла из дома, оставив за собой опустевший сундук, пустую затаенку за печью, где хранились бельчи, и опечаленную бабку. Желтяй весело помахал мне хвостом от будки — собаки многое заранее чувствуют и знают, но только не разлуку. Я вышла за вратную калитку, забросив узел за спину и повесив на сгиб короткой левой корзинку со снедью, спешно собранной Мироной.

Передо мной лежала дорога на Соболеково. Бабка застыла у столба врат, сложив руки на животе, вскинув подбородок и скорбно поджав морщинистые губы.

Расписная колымага ожидала вовсе не за холмом. Я наткнулась на неё за первой же извилиной дороги. Мужики с пышными рукавами посиживали себе на козлах — и даже слезть не соизволили, когда я подошла. Пришлось сначала самой пропихнуть в колымагу узел с одеждой и корзинку, а потом карабкаться по высокой лесенке.

Один из мужиков щелкнул кнутом, едва дверца захлопнулась. Меня бросило на колени, укрытые вишневой тканью. Когда я примостилась наконец на скамейке, запихав в угол свою поклажу, лицо госпожи в вишнях было перекошено от отвращения.

Я вздохнула, ухватилась за скамейку задрожавшими руками. Видать, не люба я своей родительнице. Вон как губы-то кривит.

Но поскольку бабка учила меня не дожидаться, пока люди ко мне подобреют, а самой идти к ним с добрым словом, улыбнулась во весь рот. И спросила:

— Долго ждать пришлось? А звать тебя как, по имени да по батюшке?

Красавица в вишневом слегка расправила губы.

— Зови меня госпожой. И запомни — имя моего отца тебя не касается. То, что ты стала моей травницей, не значит, что я тебя признаю.

— Да я о таком и не думала. — брякнула было я.

— Не перебивай! — Жестко заявила баба, которая когда-то носила меня в утробе. — Зови меня госпожой Морисланой. И даже не думай обмолвится кому-нибудь, что ты моя дочь. Запомни, мое дитя от первого мужа, маленькая госпожа Триферья, умерла ещё в младенчестве.

Триферья? Мое настоящее имя мне не понравилось. Триша звучало гораздо лучше. Теплее, что ли.

— Мой первый супруг тоже мертв. — Продолжала госпожа Морислана. — Так что эта история любопытства ни у кого не вызовет. Не надейся, что моя дочь, госпожа Арания, захочет общаться с тобой. Деревенская уродливая дикарка будет жить со мной только до тех пор, пока мне нужны её услуги. Уяснила?

Я кивнула. И спросила с непокорством — больше от обиды:

— А прислужников своих не боишься, госпожа? Вдруг разболтают, кто я? Чай, сегодня во дворе тебя не только бабка Мирона слышала.