Юрий Никитин - Возвращение Томаса

— Дорогой герцог, дорогой Рихард!.. В вашем присутствии вроде бы негоже поднимать тосты за ваше здравие, обвинят в лести, но я просто не могу не сказать пару добрых слов в вашу честь...

Герцог кисло улыбнулся, словно неуверенный, что не издевка, сделал понимающий вид, кивнул, однако у Томаса сложилось странное впечатление, что и это умелая игра, роли распределены, даже если вельможа скажет грубость, это будет нужная грубость, здесь все свои и свои изощренные правила, которые трудно понять настоящему рыцарю.

Все кричали здравицу, герцог наконец поднялся с кубком в руке. Все умолкли. Герцог поднял кубок и сказал проникновенным голосом:

— Вы помните, что совсем недавно мы были малым и слабым поместьем. Однако вся наша гибкость проявляется в выборе сеньора, которому приносим присягу. Нет-нет, если кто подумал, что отрекаюсь от короля, он глубоко ошибается! Однако, будучи разумными и глубоко просвещенными людьми, мы начинаем понимать, что не все догмы, которыми нас потчуют, верны. Больше я ничего не скажу, пусть для вас будет пища для размышлений. Я же поднимаю кубок за просвещение! И за того, кто за ним стоит!

К нему протянулось множество кубков, Томас протянул тоже, почему не удариться краями кубков с хозяином в поддержку девиза насчет просвещения, все верно, все хорошо, просвещение — это замечательно.

Олег, которому не дотянуться через длиннющий стол к знатным господам, приятно улыбался и тоже поднял кубок. Зеленые глаза бросали быстрые взгляды по залу, схватывая лица собравшихся.

Но Томас такие глаза видел у сэра калики только перед трудным боем.

Томас продолжал оказывать галантные услуги соседке, что медленно и упорно ломала его сопротивление, приноровившись к манере его защиты. Он чувствовал себя крупной сильной мухой, которой мелкий паучок уже спеленал крылья, а теперь неторопливо набрасывает липкие нити на лапы.

— И вообще, дорогой сэр Томас, — тянула она медленно и нежно, глаза ее раскрывались все шире, и он тонул, тонул в них, — любовь слепа, противиться ей невозможно...

— Любовь слепа, — пробормотал он пугливо и посмотрел украдкой по сторонам, — но соседи все видят.

— Ах, — сказала она с непередаваемым пренебрежением, — что они увидят нового?.. Для них всегда все одинаково. И только для влюбленных все вновь и все иначе...

— Любовь — это все, — выдавил он из себя еще одну подслушанную где-то мудрость, — но это все, что мы о ней знаем.

— Ах, — воскликнула она, — как интересно! Скажите, скажите что-нибудь про любовь еще!

Он подумал и брякнул:

— Любовь добра, полюбишь и... бобра.

Она вскинула брови, оглянулась на грузного немолодого рыцаря, который в одиночку ухомякивал молочного поросенка.

— Вы имеете в виду графа Винцельма?.. Или виконта Мезебуля? Но у виконта в гербе не бобр, а сурок, только похожий на бобра, а вот у графа настоящий бобер, только я его не любила, мы всего лишь развлекались в его замке, в моем поместье, на дорогах и при гостях... Куда же вы, любезный сэр Томас?

Томас поднялся, пробормотал, что у него что-то затяжелело в одном месте, да не в том, а в кишечнике, нужно бы освободить место для продвижения новых яств, торопливо выдвинулся из-за стола, поймав взгляд калики, а когда проходил мимо, услышал негромкий голос:

— Ну и кто кого?

— Мы победили, — ответил Томас тихо. — Я проиграл.

На выходе из зала столкнулся с вереницей слуг, все еще несут нескончаемые пироги, торты, пирожные, всевозможные сладости, а в самом зале толпа хорошо одетых и мордомордых слуг в почтительном ожидании прислушивается к застольному шуму, похожему здесь на отдаленный рев прибоя, что то спадает, то нарастает с новой силой.

Томас протолкался к выходу, на лестнице тоже снует вверх-вниз роскошно одетый народ, богато живет герцог, ничего не скажешь, даже внизу в холле не то чтобы толпились, но ощущение такое, что герцог насозывал гостей то ли на великий праздник, то ли намеревается закатить какое-то торжество, чтобы запомнили богатством и великолепием все соседи...

Он выбрался во двор, с жадностью вдохнул свежий воздух с запахами конских каштанов, свежих помоев и ароматами выделываемых кож. Еще приятно несет дымком из кузницы, там трудолюбиво стучат по железу, Томас огляделся, чувствуя себя в этом огромном замке, как рыба в воде, ибо все здесь создавалось под руководством опытного воина, все предназначено для защиты, и другому опытному воину, особенно такому, который первым ворвался на башню Давида, понятно назначение каждой башенки, каждой бойницы и каждого зубчика на стене или воротах.

Если посмотреть на старый королевский замок, в котором сейчас живет герцог, с высоты птичьего полета, он покажется четырьмя высокими стенами, возведенными вокруг пустого места. Ровный массивный четырехугольник, а внутри прилепившиеся к стенам множество домиков, в восточной части двора конюшни, стрельбище, место для упражнений воинов, в западной — небольшой базар, где местные умельцы выставляют свои изделия из железа и кожи, а взамен получают от приехавших из сел крестьян мясо, рыбу, зерно, муку, сыр и все, чем богаты села.

Сам герцог обитает, как рассказывают, по большей части не в замке, а в городе, там у него большие роскошные дома, а здесь его крепость, в которой фамильные ценности, гарнизон, оружейная, где постоянно собираются верные ему рыцари, а также те, кто у него на службе. Стены настолько толстые, что помещений внутри них вполне хватает, чтобы разместить всех солдат, а в случае необходимости скрытно перебрасывать их с места на место.

Крепость велика, все вполне могли бы поместиться в одной башне, остальные пустуют в ожидании еще большего наплыва гостей. Здесь принято вваливаться целыми отрядами, останавливаться надолго, и никакой хозяин не смеет поинтересоваться, долго ли пробудут: это хуже, чем беспримерное хамство, это — неучтиво.

На него и здесь глазели с интересом, Томас с гордостью подумал, что рыцарь Храма заметнее тех, кто доспехи и мечи заказывает для вида и бахвальства, но это внимание одновременно и раздражало, он развернулся и пошел к дальней двери, где, по логике, будет ход, по которому он с легкостью и почти по прямой придет к отведенным им апартаментам.

— А там уже я буду спрашивать, — пробормотал он мстительно, — с кем это сэр калика пьянствовал, почему от его воротника пахнет женскими притираниями, а на ушах какая-то странная пудра...

В проходах между мрачными и нежилыми с виду залами никого не встретил, только над головой прохлопали крылья, то ли голуби, то ли вороны, но когда вскинул голову, под сводами темно и неуютно, словно в недобром лесу.

Он ускорил шаг, впереди послышались торопливые шаги, он сразу насторожился, и тут из полумрака вынырнули человеческие фигуры. Они показались огромными, все в полных рыцарских доспехах, у всех одинаковые треугольные щиты на локте левой руки, и каждый держит в руке обнаженный меч.