Ирина Измайлова - Месть троянского коня

— Вот.

Ахилл взял из ее рук глиняную тарелку с кусками жареной конины и принялся за еду, сразу же ощутив мучительный голод.

— Как вкусно! Спасибо, Пентесилея. А ты?..

— Я тоже хочу есть. Дай кусочек.

Некоторое время они сидели рядом, глядя на медленно разгоравшийся костер, и жевали жестковатое мясо.

— Тебе холодно? — спросила амазонка, придвигаясь к нему вплотную.

— Меня знобит. Это, наверное, от того, что я еще не окреп после Чаши. Но сейчас лучше.

— Не хочешь вернуться в шатер? Гекуба сказала, что найдет место и тебе.

— И сама не ляжет спать? Там не повернуться! — Ахилл покачал головой.

— Тогда ложись здесь. Я буду поддерживать костер и беречь твой сон. Конечно, если ты мне позволишь…

И Пентесилея постелила возле костра пару овечьих шкур, соорудив изголовье из охапки травы, тоже прихваченной в шатре.

Герой с удовольствием лег на эту жесткую постель и вновь улыбнулся:

— Не могу тебя узнать, Пентесилея! Ты так послушна, так покорна…

Что это с тобой? Почему ты на все спрашиваешь моего разрешения?

Она тоже улыбнулась и легла с ним рядом, укрыв его и себя еще одной овчиной и плащом.

— Я хочу, чтобы ты на мне женился. А разве ты возьмешь в жены женщину, которая не будет тебя слушаться?

— Не возьму, — честно ответил он.

— Ну… вот поэтому.

Море шелестело волнами, казалось, возле самых их ног. Но между ними и морем был костер, который защищал от прохладного дыхания морского ветра.

Амазонка привстала, сняла и отбросила тунику и сандалии и вновь крепко прижалась к Ахиллу так что он сразу согрелся — таким горячим было ее тело.

Он повернулся, обнял женщину, осторожно накрыл губами ее губы, пахнущие гранатом. Потом властно коснулся ее волос, вынул гребни и нетерпеливыми движениями пальцев расплел упавшие на изголовье ложа черные, мягкие косы.

И в мире не осталось больше ни сгоревшей и ограбленной Трои, ни уплывших в никуда ахейских кораблей, ни тысяч смертей, ни двенадцати лет войны… В эти мгновения власть была лишь у поющего свою песню морского прибоя, у далекого хора цикад. И у неба, пронзенного звездами и такого высокого, что если смотреть на него, лежа на спине, то кажется, что лежишь, не касаясь земли, между берегом моря и этой вознесшейся в вышнюю пропасть твердью…

— Я люблю тебя! — сказала Пентесилея слова, которым было много тысяч лет и которые еще тысячи лет будут звучать под небом и под звездами, и вместе с людьми уйдут когда–нибудь в Вечность, где, кроме Любви, ничего не будет…

— Я тоже тебя люблю, — ответил Ахилл и снова прижал ее к себе. — Тебе не делаю больно? Мои ручищи ведь и раздавят…

— Да что ты! У тебя такие нежные руки. Ты не раздавишь и воробьиного яйца. Я не думала, что мужчина может быть таким нежным!

— А я не думал, что такой нежной можешь быть ты! У тебя сейчас даже голос не такой, как обычно, — он у тебя всегда низкий, как у мужчины, а сейчас…

— А сейчас я — женщина! — сказала она и засмеялась.

Ахилл вдруг испугался.

— Пентесилея! Но… Тебе не придется снова проходить через обряд искупления?!

— Нет, — она провела рукой по его лицу, стирая легкие капли пота. — Совет амазонок разрешил мне стать твоей женой.

Ахилл изумленно посмотрел на нее.

— Как?..! Когда они успели?!

И тут Пентесилея смущенно отвернула голову и проговорила, не глядя на него:

— Помнишь, мы приплыли в первый раз с Ламеса? Ну, тогда, когда я сопроводила тебя и уплыла обратно, чтобы остаться на положенный срок возле храма Артемиды? Помнишь, Авлона и моя оруженосица Крита нас ждали? Я послала Криту в Темискиру — сообщить, что обряд искупления совершен и что я возвращаюсь на остров. А еще я велела ей сказать Совету амазонок, что я прошу позволения стать твоей женой и остаться с тобою. Твоя победа в сражении над сотнями амазонок давала Совету возможность освободить тебя от обычных в этом случае состязаний. Крита не приезжала на Ламес, но приехала от Совета одна из наших жриц и сказала, что Совет позволил мне выйти за тебя замуж, Ахилл! А через несколько дней Авлона сообщила мне, что ты убит.

— Значит… — проговорил он, окунув пальцы в ее волосы, — значит, ты уже тогда хотела… Но мне ты сказала, что еще не решила!

— А я и не решила до конца. Я даже не была до конца уверена, что ты хочешь на мне жениться. Но мне было нужно иметь право, понимаешь? И не из страха перед обрядом искупления. Я ни от кого больше не хочу прятаться! Никому не хочу лгать! Я люблю тебя и хочу говорить это всему миру!

Она отбросила овчину и села, обняв руками колени, как недавно сидел он. Отблески слабеющего костра отражались на ее бронзовой коже, загар которой был вечным.

— Я знаю, о чем ты сейчас подумал, — сказала амазонка, помолчав — Я читаю твои мысли. Ты подумал, что я когда–то точно так же любила Гектора.

— Ты читаешь не там, — твердо возразил Ахилл. — Я не об этом думал.

— Об этом. Только, может быть, не так прямо. Знаешь, Ахилл, я и сама много думала. Я очень виновата. Я ведь и перед Гектором виновата! Потому что любила свое тщеславие, хотела стать самой великой, даже мужа иметь самого великого! И еще… Может, не стоило бы тебе говорить, но мне так стыдно… У нас в Темискире, в храме Афины, служит жрица, сестра нашей прежней покойной царицы. Все говорят, что у нее дар пророчества. Так вот, когда мне было пятнадцать лет, она мне сказала, что я стану женой самого прекрасного и могучего из сыновей царя Приама в великой Трое!

— И как же ты теперь выходишь замуж за меня? — спросил герой. — Ты перестала верить пророчествам?

— Я выхожу замуж за того, кого люблю! — отвечала амазонка. — И думать больше не хочу ни о каких пророчествах!

Снова они обнялись, и снова реальность осталась за какой–то прозрачной гранью, а море и небо соединили между собою играющие на угольках сполохи костра.

— Ой! — Пентесилея приподнялась, лежа на его груди. — Ой, Ахилл! Ты сегодня так устал, так надорвался с этой плитой, а я… Может быть, тебе не надо?..

— Что–о–о?! — он, в свою очередь, привстал и так сверкнул глазами, что амазонка, вздрогнув, отстранилась. — Это еще что за слова? Если я, по–твоему, немощный старик, которого мучает поясница, то зачем ты сейчас говорила, что меня любишь?! Я и тебе, и еще десятку женщин легко могу доказать, что сил у меня не меньше, чем раньше!

— Какому еще десятку? — мягко спросила Пентесилея, и в ее теплых синих глазах загорелся опасный, колючий огонек.

— Десятку и сотням женщин, которых отныне мне заменишь ты одна, — твердо сказал он. — Я никого больше не хочу видеть и знать.

Она вспомнила о костре, когда тот уже почти угас, и долго раздувала искорки на сухих сучьях. Когда костер ожил, амазонка вновь скользнула под овечью шкуру.