Клиффорд Саймак - Братство талисмана [сборник litres]

Некое существо, сказал себе Хортон, сидело на этом стуле с блюдом на коленях – сколько же лет прошло? – сидело и ело мясо, быть может, обгладывало кость, держа ее в руках или в конечностях, заменяющих руки, и под боком у существа был кувшин с водой, а может, даже с вином. Покончив с костью или съев столько, сколько ему хотелось, существо опустило блюдо на пол и – почему бы нет? – откинулось на спинку стула и удовлетворенно похлопало себя по набитому брюху. Потом оставило блюдо с костью на полу и ушло, но почему-то не вернулось. И никто не вернулся, а блюдо осталось.

Хортон застыл в полумраке, завороженно глядя на скамью, стул и блюдо. Чувство чужеродности частично улетучилось: ему открылся кусочек прошлого существ, которым, каков бы ни был их облик, были присущи какие-то элементы человечности, не исключено, общие для всей Вселенной. Может, существо решило устроить себе легкий ужин на сон грядущий – но что случилось после этого легкого ужина?

Стул, чтобы сидеть на нем, скамья, на которую можно поставить кувшин, блюдо, на котором держали мясо, – а ваза? Что можно сказать о вазе? Круглая колба с длинным горлышком и широким устойчивым дном. Пожалуй, скорее бутылка, чем ваза, решил Хортон.

Сделав шаг вперед, он потянулся за вазой, но нечаянно задел шляпу, висящую на спинке стула, – если это была шляпа. При первом же прикосновении она распалась. В воздухе поплыло невесомое облачко пыли.

Нащупав вазу-бутылку, Хортон поднял ее и заметил, что на круглой колбе вырезаны какие-то картинки и символы. Крепко взял вазу за горлышко, поднес ее поближе к лицу и стал вглядываться в отделку. Первым в глаза бросилось диковинное существо: оно стояло внутри какой-то загородки с островерхой крышей, увенчанной шариком. Ни дать ни взять, подумал он, как если бы существо забралось в жестяную кухонную коробку, например для чая. А само существо – можно ли считать его гуманоидным или это просто животное, поднявшееся на спичкообразные задние лапы? У него была только одна передняя конечность и тяжелый хвост, задранный вверх под углом к прямостоящему телу. Вместо головы был гладкий пузырь, от которого отходили шесть совершенно прямых линий – три налево, две направо и одна вертикально вверх.

Поворачивая бутылку (или все-таки вазу?) туда-сюда, он разглядел и второстепенные подробности гравировки. Одна под другой шли две горизонтальные черты, связанные друг с другом частоколом вертикальных черточек. Если это здания, тогда вертикальные черточки, быть может, обозначают столбы, подпирающие крышу? Вокруг виднелось множество закорючек и наклонных овалов, а также короткие ряды меток неправильной формы – возможно, слова на неизвестном языке. А что может означать башня, на верхушке которой расположены три фигуры, смахивающие на лисиц из древних земных легенд?

Снаружи, с тропинки, раздался зычный зов Плотояда:

– Хортон, у тебя все в порядке?

– В полном порядке, – откликнулся Хортон.

– Я терзаюсь за тебя. Пожалуйста, выходи. Пока ты остаешься там, я снедаем беспокойством.

– Ладно, – сказал Хортон, – выхожу, не беспокойся.

Бутылку он не бросил и вышел наружу, держа ее в руках.

– Ты нашел образчик для интереса, – отметил Плотояд, поглядывая на трофей с опаской.

– Да, погляди-ка. – Хортон поднял бутылку и медленно повернул ее, показывая со всех сторон. – Здесь изображена какая-то форма жизни, хотя трудно сказать определенно, что это такое.

– Шекспир находил похожие. Тоже с разными пометами, но не точно такими же. Он тоже мыслил с недоумением и долго, что это есть.

– Может, это изображение людей, которые жили здесь.

– Шекспир говорил также, однако уточнил суждение, что это лишь мифы о людях, которые здесь были. Пояснил он мне, что мифы означают расовые воспоминания, события, какие память нередко ошибочно полагает случившимися в прошлом. – Тут Плотояд беспокойно пошевелился, добавив: – Пошли бы мы назад. Мой живот рычит и требует насыщения.

– Мой тоже, – признался Хортон.

– Имею мясо. Убитое только вчера. Составишь ты мне компанию съесть его?

– С удовольствием, – отозвался Хортон. – У меня есть припасы, но не столь замечательные, как мясо.

– Мясо еще не очень тухлое, – объявил Плотояд. – Завтра пойду убивать опять. Люблю мясо свежим. Потребляю тухлое только по крайней нужде. Полагаю, ты подвергаешь мясо воздействию огня, в точности как Шекспир.

– Да, я люблю мясо приготовленным.

– Сухой древесины в достатке, дабы развести огонь. Сложена возле дома, только поджечь. Топка перед домом. Ты ее, полагаю, видел.

– Да, конечно, я видел на дворе место для костра.

– А тот, другой? Он тоже потребляет мясо?

– Он вообще не ест.

– Непостижимо, – объявил Плотояд. – Каким же образом держит он свою силу?

– У него есть так называемая батарея. Она снабжает его пищей иного рода.

– Думаешь, твой Никодимус не исправил туннель моментально? Там, около, ты как будто предполагал так.

– Думаю, что починка может занять определенное время, – сказал Хортон. – У Никодимуса не было представления, как устроен туннель, и никто из нас не в состоянии ему помочь.

Они шли обратно по извилистой тропинке, когда Хортон спросил:

– Откуда так несет? Словно рядом дохлятина, если не хуже…

– Это пруд, – пояснил Плотояд. – Ты должен был заприметить его.

– Да, заметил по дороге сюда.

– Запах совершенно невыносимый, – объявил Плотояд. – Шекспир именовал это место «Вонючий Пруд».

Хортон сидел на корточках у огня, надзирая за куском мяса, шипящим на углях. Плотояд, расположившись по другую сторону костра, вгрызался в ломоть, зажатый в щупальцах. Рыло его было испачкано кровью, она ручейками сбегала по шее.

– Ты не возражаешь? – справился Плотояд. – Мой живот страдал чрезвычайно, требуя пропитания.

– Нисколько не возражаю, – отозвался Хортон. – Мой собственный живот получит пропитание через минуту.

Предвечернее солнце пригревало спину. Жар костра бил в лицо, и Хортон ощутил позабытую радость и комфорт походного лагеря. Костер горел прямо перед фасадом белоснежного домика, со стены весело скалился череп Шекспира. В тишине отчетливо слышалось, как бормочет ручей, бегущий от родника.

– Когда справимся с едой, – объявил Плотояд, – я покажу тебе вещи Шекспира. Я их упаковал бережно. Ты заинтересован их посмотреть?

– Конечно, – ответил Хортон.

– Во многих отношениях, – продолжал Плотояд, – Шекспир был назойливый малый, хоть мне он нравился очень. Никогда не уверен, нравился я Шекспиру или нет, хоть полагаю, что да. Мы жили в мире. Работали вместе ладно. Беседовали подолгу. Рассказывали друг другу о многом и разном. Однако я чувствовал неустранимо – он потешается надо мной, хотя зачем ему потешаться, не постигаю. Полагаешь ли ты, Хортон, что я смешной?